Берег Александры

Джерелей Ирина

Дети выросли, она стала рядом с ними лишней, чувствуя, что тяготит их своей заботой. Как с этим мириться, она не знала. О пресловутой дружбе с дочерью и сыном не было и речи – психологи, как ей думалось, красиво обманывали, навязывая жизнеутверждающие постулаты о гармоничных отношениях. Не было никаких гармоничных отношений – только изнуряющая борьба за главенство в их маленькой «стае» и обида, если что-то не удавалось. А, может, дело было совсем не в ней, а в том, что с ними жил Жорик? Может, это именно он задавал семейным отношениям неправильный тон своим пренебрежением к бытовым проблемам, которые целиком и полностью лежали на ее, Ксаниных, плечах? Дети крайне восприимчивы и берут дурной пример со всех, кого видят рядом, тем более, если это родной

отец.

Господи, зачем она вышла за него замуж? И как поздно теперь об этом сожалеть! Если бы можно было вернуть время назад…

От этих мыслей стало пусто и горько, жалость к себе накрыла волной. Пытаясь отвлечься, Ксана вспомнила фотографии на стене своей комнаты. Детство, школа, родители… Вот она с мамой и отцом, а вот с одноклассниками. А вот с Зоечкой. Ксане вдруг стало жарко, она рывком села, сердце ее бешено заколотилось, будто через секунду в дверь должны были позвонить. Да у неё в альбоме половина школьных фотографий с Зоечкой! Надо успокоиться. И уходить, немедленно уходить! На работу к Зоечке придут обязательно, если уже не пришли, потом нагрянут сюда, в ее квартиру!

Ксана легко поднялась, взяла со стула вафельное полотенце. Снова появилось странное ощущение собранности, будто это не она, а какая-то другая женщина в ее теле, передвигаясь на цыпочках, стала методично вытирать все гладкие поверхности в квартире – там, где ее пальцы могли оставить следы. В голове сделалось предельно ясно, мысли стали чёткими. Бегемот, покинув диван, бесшумно ходил за ней по квартире, задрав хвост, внимательно наблюдал за ее руками, будто хотел когтями перехватить полотенце.

Когда работа была закончена, Ксана вышла в коридор, долго стояла перед входной дверью, прислушиваясь к звукам. Было очень тихо, и только сердце ее по-прежнему бешено колотилось, отдаваясь глухими ударами в затылке. Больше всего ее беспокоила соседка напротив, но никакого движения на лестничной площадке не было – казалось, квартира давно опустела. Ксана набрала в лёгкие побольше воздуха, словно перед прыжком в холодную воду, зачем-то перекрестилась, открыла рукой, завёрнутой в полотенце, дверь, вышла, тихо прихлопнула. Полотенце она скомкала, нервно сунула в карман куртки. Чуть постояла, внимательно прислушиваясь, и побежала с четвёртого этажа по лестнице вниз, перепрыгивая через две ступеньки.

Успокоилась она только на аллее Гагаринского парка. Здесь ее первое время точно искать не будут. Во всяком случае, сегодня. Значит, ещё один день свободы в ее распоряжении есть. И она его использует, чтобы хорошенько подумать.

…О том, что случилось с Александрой Романовой, которой он накануне заказал статью, Родион Беловерцев узнал из вечерних новостей. Утром секретарь принесла ему внушительную папку с материалами по делу об убитом украинском олигархе, пожелавшем прибрать к рукам крымский шельф, и вторую, тонкую, – об Александре Романовой. На толстую папку он даже не взглянул и сразу открыл тонкую. Школа, университет, смерть отца, замужество, развод – текст был написан сухо, протокольно и ничего не рассказал ему о ее характере. Судя по досье, она не умела стрелять, об увлечении оружием никаких сведений не было. Единственный спорт, в котором она преуспела в юности, – лёгкая атлетика, были даже награды за победы в универсиаде.

С фотографии, приложенной к досье, словно живая, смотрела женщина с голубыми глазами, и улыбалась грустной, чуть виноватой улыбкой. От этой улыбки у Родиона защемило сердце. Он вспомнил, как она трогательно застеснялась на фуршете своей тарелочки, когда он застал ее врасплох за едой, как с явным сожалением достала свой диктофон из сумочки, намереваясь быстро задать стандартные вопросы и поскорее избавиться от него. Среднего роста, с рельефной фигурой, пышными светлыми волосами, она в тот вечер показалась ему похожей на постаревшую волшебницу, ещё очень хорошенькую, но предельно уставшую и остро нуждавшуюся в помощи. У неё было узкое лицо с мраморной кожей, чуть выдающийся нос и светлые голубые глаза – такие голубые, будто в них опрокинулось и навсегда застыло лазурное весеннее небо. Это было удивительное лицо и совершенно необыкновенные глаза. Один раз заглянув в них, он уже не мог избавиться от ощущения, что его душа навсегда осталась в глубине этих светлых чистых озёр.

Он не верил, что Александра Романова убийца. Ещё вчера здесь, в офисе, она изо всех сил старалась казаться смелой, уверенной в себе, но Родион легко перехватил инициативу, смутил ее, на ходу придумал ресторан, и …навсегда запомнил изумлённый взгляд. В этом взгляде читался явный вопрос – не хочет ли он ее соблазнить? Преступница, циничная и расчётливая, не кинула бы на него такой взгляд, она бы восприняла его предложение с интересом и сделала бы всё возможное, чтобы продолжить игру.

Родион не был сентиментальным, к женщинам относился снисходительно, считая их необходимым дополнением личного комфорта. Он никогда не зависел от этих отношений, легко заводил их и легко заканчивал, стараясь ничем не обижать своих временных подруг. Но в это утро его мысли были странные, ненужные – будто что-то важное он пообещал Александре и отказался выполнить, чувствуя себя последним негодяем. По сути, он опрометчиво пообещал ей себя, прекрасно понимая, что она будет ждать продолжения отношений.

Святые угодники! Что же ты наделал, Родион, куда тебя понесло? Зачем дал себе и ей волю мечтать и надеяться?

Родион тяжело поднялся, подошёл к панорамному окну. Внизу безостановочно гудел и двигался загруженный машинами проспект Победы, похожий на гигантского змея, хвост которого терялся где-то за многоэтажками, а уродливая многополосная голова упиралась в кольцо, заросшее жухлым сорняком. Сегодня, в этот серый декабрьский день, Родион, ещё недавно уверенный в том, что у него нет проблем, уже готов был признать, что он – один из директоров столичной строительной корпорации, трусливо сбежал в Симферополь от собственной жены. И это, на самом деле, была его главная проблема, практически неразрешимая. Думалось год назад, что смена места, новые впечатления, крымская экзотика и провинциальный экстрим отвлекут, и накопившееся раздражение исчезнет. Когда он путешествовал по цивилизованной Европе, летал в жизнерадостную Америку, проводил время на причудливом Востоке, метод смены обстановки работал отлично.

Но только не в Крыму, будь он неладен. С Крымом он ошибся, самоуверенно полагая, что далёкая южная провинция встретит его с распростёртыми объятьями.

Здесь всё оказалось незнакомым, будто двадцать пять лет принадлежности Украине изменили полуостров до неузнаваемости, превратив в новую неизведанную землю, давно живущую по своим законам. Аксёнов, написавший свой «Остров Крым», был недалёк от истины, обособив его от всего мира. Не только от мира, но, казалось, и от самого себя он был обособлен невидимыми границами, раздробленный, разобщённый, брошенный на произвол судьбы и районных властей.

По сути, территория Крыма давно была поделена на отдельные междоусобные княжества. Бедность городов бросалась в глаза – только Севастополь ещё как-то выделялся в этой унылой череде, строился и развивался, благодаря присутствию российской военной базы. Симферополь, окружённый промышленными районами, жил более или менее индустриальной жизнью. У жителей курортных городов и посёлков были собственные взгляды на способы заработка денег, главным здесь было наличие площади, которую можно было сдать отдыхающим. Южный Берег оказался вообще отдельной епархией, где властвовали олигархи и очень богатые люди со всех просторов бывшего СССР, и не имело никакого значения то, что Крым принадлежал Украине. С ними надо было договариваться отдельно. Индустриально-аграрный север Крыма с его современными заводами и качественной инфраструктурой был как бы сам по себе, отчитываясь перед Киевом напрямую, крымчане его к полуострову не относили. И между всеми этими городами и районами – необозримые просторы полей, большей частью заброшенных.