Берег черного дерева и слоновой кости (сборник)
Шрифт:
— Кто бы вы ни были, — сказал он, — вы спасли меня, и я благодарю вас от всей души. Вы меня не знаете, но если только мне представится случай доказать…
— Я вас не знаю? — перебил старичок. — Я вас не знаю? — повторил он своим замогильным голосом, от которого невольно бросало в дрожь. — Как вы можете знать, знаю ли я вас?
— Откуда же вы меня знаете? — изумился Ингольф.
— Мне ли его не знать, когда он при мне родился! — бормотал старик.
Ингольфу показалось, что его собеседник впал в детство.
— Кто же я такой, по-вашему? — спросил он с ласковой улыбкой.
— Твое теперешнее имя я забыл, хотя Грундвиг и говорил мне его. Память у меня становится слаба. Я — как законченная книга, к которой нельзя прибавить больше ни одной страницы. Но при рождении ты получил имя Фредерика Биорна и титул принца Розольфсского, потому что все старшие сыновья герцога — принцы.
Ингольфу слова эти показались забавными.
— И, значит, отец хотел повесить собственного сына, а вы спасли герцога от такого страшного преступления? — сказал он.
Старик понял насмешку.
Ты тоже принимаешь меня за сумасшедшего… Нет, нет, — заторопился он, заметив, что Ингольф собирается протестовать. — Я не сержусь на тебя нисколько…
Уверенность, с какой говорил старик, произвела на капитана сильное впечатление.
— Грундвиг рассердится, что я украл у него радость, — продолжал старик. — Этот счастливый миг принадлежит ему по праву. В продолжение двадцати лет он ищет тебя… Я тоже имею право на это счастье, но мне осталось жить всего несколько часов.
Достав из выдвинутого в столе ящика изящный медальон, старик протянул его Ингольфу.
— Тебе знаком этот портрет?
Из овала медальона глянула на капитана прелестная женская головка. Необъяснимое волнение охватило Ингольфа.
— Моя мать! — воскликнул он и в порыве чувств прижал портрет к губам. А между тем он не знал своей матери. Ему говорили, что она умерла во время родов.
Легкое прикосновение вывело Ингольфа из раздумья.
— А взгляни на эту вещь, — проговорил старик и протянул ему небольшую печатку с яшмовой ручкой.
На печатке был выгравирован летящий орел с сердцем в когтях. Внизу стояло: Sursum corda — горе сердца [47] .
Это был герб Биорнов и их девиз.
— Покажи свою грудь, Фредерик Биорн, — произнес замогильный голос.
Изумлению капитана не было границ. Откуда мог этот старик знать его тайну, о которой он никогда никому не говорил?
Быстрым движением открыл он грудь. На ней был вытатуирован тот же рисунок, что и на яшмовой печати.
Старик поднял голову. Казалось, он помолодел лет на двадцать, и, когда он заговорил, голос его звучал почти твердо.
47
Восклицание католического священника во время мессы, которое означает «выше сердца», или «вознесем наши сердца Богу».
— Мы с Грундвигом никогда не верили в то, что ты утонул, и не отчаивались отыскать тебя.
— Как? Разве здесь думали…
— Слушай меня. Мы обыскали все дно фиорда в том месте, где предполагали, что ты упал в воду. Мы шесть часов искали по всем направлениям, куда мог тебя отнести отлив, и ничего не нашли. Это убедило нас в том, что ты жив и что тебя украли или продали кому-нибудь. Мы надеялись отыскать тебя по этому знаку на груди. Знаешь ли ты, кто наложил его на тебя? Я, старый Розевель, сделал это.
— Вы! — вскричал Ингольф, бросаясь ему на шею. — Вы спасли меня и теперь возвращаете моим родным!.. Как мне благодарить вас!
И он запечатлел поцелуй на холодном лбу старика.
Глава XXIV
О дяде Магнусе
В памяти Ингольфа всплыли картины детства.
Вспомнил он, как отец прогнал слугу, который сказал при нем, что у него нет отца. При поступлении в кадетский корпус вместо метрических бумаг было представлено какое-то нотариальное свидетельство.
Значит, его отец — датский арматор — не был его отцом.
Ингольф больше не сомневался в этом.
Теперь он понял, почему все в Розольфсе казалось ему таким знакомым.
Он хотел знать все подробности своего похищения и с жадным вниманием выслушал рассказ старого Розевеля.
Да, поистине Надод был злым гением всего рода Биорнов.
И какое странное совпадение: его вернул на родину тот же человек, который оторвал его от родного дома.
При одной мысли о том, что могло произойти, если бы не эта неожиданная развязка, Ингольф чувствовал, что волосы у него становятся дыбом. Правда, он не собирался убивать отца и братьев, но смог ли бы он удержать от этого своих разъяренных матросов? А Надод?
— О, как жаль, что этот негодяй не в моей власти! — воскликнул Фредерик. — Он, вероятно, убежал вместе с моими матросами…
— Нет, — ответил старик, — он еще до этого скрылся с корабля. Это говорили англичане. Отсюда слышно все, что говорится во внутреннем дворе… Много лет у меня не было другого развлечения, так как мне запрещено выходить из этих комнат. Видишь решетки на окнах?.. Я не могу даже выглянуть наружу. Единственный человек, который навещает меня, — Грундвиг. Он мне приносит пищу и беседует со мной о старине. Кроме него и твоего отца никто в замке не знает, что я здесь живу. Эта башня считается необитаемой. Люди говорят, что в ней иногда появляется привидение. Это правда… ведь я так похож на привидение. Такова воля Гаральда. Он боится за Эдмунда и Олафа… Но тот, там, среди вечных льдов… Как должен был он проклинать его, умирая, если только действительно умер…
Капитан слушал старика, не перебивая.
— Что же здесь происходит? — бормотал он в недоумении. — Расскажите мне толком, и если вам нужен защитник…
— Это очень печальная история, — сказал после некоторого колебания Розевель, — но тебе следует все-таки узнать ее. Быть может, еще не слишком поздно, и тебе удастся спасти его.
— Кого?
— Твоего дядю Магнуса… Выслушай меня спокойно, — продолжал старик. — Тебе нечего опасаться: никто, кроме меня и Грундвига, не знает о существовании потайной лестницы, и нас здесь никто не потревожит. Впрочем, при первом подозрительном шуме я сумею надежно спрятать тебя.