Берег и море
Шрифт:
Она провожает меня до самого мотеля. Всю дорогу мы говорим обо всём сразу, цепляясь за темы, интуитивно приходящие в голову. Раньше я думала, что Реджина Миллс — это больше образ холодной и неприступной стены, чем человек, но сейчас понимаю — она намного реальнее, чем все в этом городе, вместе взятые.
Когда мы прощаемся, она берёт с меня обещание, что теперь мы больше никогда не будем отдаляться друг от друга. И я соглашаюсь, потому что мне кажется это равносильной платой за всё, что она сможет мне дать.
И, если повезёт,
Поднимаюсь к своему номеру с единственным желанием — рухнуть лицом в подушку и уснуть. Не представляю, как я до сих пор вообще стою на ногах. Но все мои мечты рушатся при взгляде на дверь номера. А, точнее, на мою сумку, стоящую рядом с ней
К двери прикреплена записка. Почерком миссис Лукас выведено: «Извини, Лу, но тебе лучше съехать».
Прекрасно! И как это понимать?
Я перечитываю записку снова и снова, пытаясь разглядеть между строк причину моего выселения. Когда этот бесполезный процесс мне надоедает, я сминаю записку в кулаке, с силой пинаю сумку, разворачиваюсь и кидаю комок бумаги в другой конец коридора. Прижимаюсь спиной к стене и сползаю вниз до самого пола.
Куда теперь идти? К Реджине? Или напроситься к Эмме?
И там, и там меня, скорее всего, примут, вот только это будет напрягать и меня, и их. Конечно, я могу остаться и в коридоре, но зная миссис Лукас, она не остановится перед тем, чтобы треснуть меня метлой или чем посерьёзней.
Для ночёвок на улице слишком холодно. А других мотелей в Сторибруке нет.
— Как там говорил Киллиан? — рассуждаю я вслух. — Тысяча чертей? Тысяча грёбаный чертей! Почему?!
Я толкаю стоящую рядом сумку: скорее символично, чем сильно — но, несмотря на это, та отлетает от меня и врезается в противоположную стену. Я вздрагиваю, а потом появляется ещё кое-что, привлекающее моё внимание. Запах гари.
Записка, которую я скомкала и выкинула, кажется, уже давно горит ярким маленьким пламенем.
Я подскакиваю на месте и бегу к ней. Тушу, с силой втаптывая огонь в деревянную поверхность пола, затем возвращаюсь к комнате за сумкой, подхватываю её подмышки и убегаю прочь, как преступник, который не хочет, чтобы его позорно застукали на месте преступления.
Ноги сами приводят меня к дому Реджины. Я стучу костяшками пальцев два раза, и дверь открывается практически сразу же, что странно.
— Лу? — удивлённо спрашивает Реджина.
— Могу я …, — мне неловко озвучивать такую просьбу вслух даже перед своей билогической матерью. — Миссис Лукас выселила меня из мотеля. Могу я остаться на одну ночь? Обещаю, завтра же утром я …
— Конечно, — Реджина делает шаг в сторону, позволяя мне пройти в дом. Она рада, что я пришла. Или мне хочется, чтобы она была рада?
***
Ночью я невероятно хорошо спала: ни странных звуков, ни слишком твёрдой подушки и слишком тяжёлого одеяла. А с утра меня ожидал ещё и удивительно вкусный домашний завтрак. Точнее, меня и Генри. Мальчишка обрадовался моему приходу, и это было так странно — чувствовать себя желанным гостем.
Всё омрачил выход на улицу. Вспомнив о том, что случилось вчера, я прошу Реджину отвезти меня в больницу, чтобы якобы проверить, как там Киллиан, но перед тем, как пойти в его палату, я прохожу по коридорам и заглядываю в другие. Люди там в основном в сознании и более менее в порядке, однако когда на ресепшне я слышу, что у двоих пациентов в крыле интенсивной терапии состояние лишь ухудшилось за эту ночь, мне становится нехорошо, и вкусные яблочные конвертики, приготовленные Реджиной, подкатывают к горлу, норовя выйти обратно.
Палата Крюка — мой пункт назначения. Мы с Генри, за которым Реджина попросила приглядеть, пока сама отойдёт по делам, устраиваемся на кресле и стуле напротив спящего Киллиана и принимаемся листать его книгу сказок.
Пользуясь случаем, я рассказываю ему о вырванных страницах из истории про Королеву Червей.
— Это странно, — шёпотом отвечает Генри. — Они были! Я читал их, точно!
— Ты помнишь, о чём там говорилось?
— Немного, — Генри хмурит лоб. — Там точно было что-то про маму, кажется …
Генри замолкает, когда Крюк начинает ворочаться. Я замечаю, что тот уже не спит. Не знаю, как долго, но его лицо слишком напряжено для спящего человека.
— Ваш шёпот подымет даже мёртвого со дна морского, — бурчит Киллиан, разоблачая себя.
Сначала он открывает один глаз, потом другой. Трёт переносицу, морщит нос и прежде чем с его губ слетает очередная глупость, я прошу Генри сходить за кофе.
— Красавица, — слабый голос Киллиана разносится по помещению в такт тиканью настенных часов. — Мне казалось, что между сном и пробуждением должен идти страстный поцелуй. Разве не об этом написано в сказках?
Я захлопываю книгу, убираю её в рюкзак Генри и скрещиваю руки на груди.
— Губу закатай.
— Поверь мне, есть более приятное занятие, в котором могут участвовать мои губы, — парирует пират.
Я устало закатываю глаза.
— Господи, что я до сих пор здесь делаю?
Киллиан улыбается одними губами. Ёрзает на месте, пока не принимает более удобное положение. Его рука без крюка смотрится настолько неестественно, что мне так и хочется попросить его вернуть железяку на место.
— Просто я тебе нравлюсь.
Я отрицательно качаю головой.
— О, нет! Мне нравится смотреть на море, есть вишнёвый пирог и делать вид, будто я работаю. А ты … К тебе я, скорее, просто не испытываю ненависти.
Мои слова повисают в воздухе. Выражение лица Киллиана не меняется совсем: он продолжает смотреть на меня, прищурившись, и моргать так медленно, словно сейчас заснёт. Возможно, это всё вина обезболивающих, или ему просто скучно со мной.
— Мне кажется, и с этим можно работать, — наконец произносит он.