Берег и море
Шрифт:
Я поворачиваюсь на бок, чтобы попытаться отыскать в темноте лицо Эммы. Вот она, лежит и смотрит на меня, поджав губы.
— Что?
— Лу, тебе трудно понять, потому что ты не хочешь взглянуть на всё с её стороны. Вспомни, что творилось в Сторибруке до и после того, как заклятие пало. Всё, что бы она ни делала, всё было ради Генри — её сына, пусть и неродного. Неужели, ты правда думаешь, что она бы смогла причинить боль родной дочери?
— Она Злая Королева. Причинять боль - это, вроде как, её специальность.
Эмма хмыкает.
— Так-то
Её лицо в тусклом лунном свете, падающем из окна, видно мне чёткими контурами, словно нарисовано углём. Я жду, пока она продолжит, но по вздоху и шуршанию понимаю — что бы она ни пыталась сказать, это даётся ей с невероятным трудом.
— Эмма?
— Да, я просто … В общем, это нелегко признать, но из нас двоих именно Реджина больше смахивает на образцовую мать. Посмотри на Генри, — на имени собственного сына голос Эммы становится мягче. — Он вырос прекрасным и добрым мальчиком.
Тут даже я не могу поспорить. Генри славный малый. Если считать, что Реджина наша общая мать, то в какой-то степени я рада тому, что он мой брат. Пусть и сводный.
— Может ты и права. — Я стараюсь придать голосу как можно больше безразличия, мол, это всё равно ничего не меняет.
— Ладно. Спи, Лу. Спокойной ночи, — отвечает Эмма.
— Спокойной ночи.
Перевернувшись обратно на спину, я складываю руки на животе, закрываю глаза и засыпаю спустя некоторое время.
Последнее, о чём я думаю, прежде чем провалиться в дремоту без сновидений — это Реджина и прошлое, которое у нас могло бы быть.
***
Рука замирает, не коснувшись двери, выкрашенной в белый цвет. Поджав губы, я сверлю её взглядом, пытаясь в очередной раз сопоставить все немногочисленные «за» и все бесконечные «против».
— Ну же, Миллс, — подначиваю саму себя.
Окончательно одёргиваю руку, завожу её за спину и делаю шаг назад, спускаясь на одну ступеньку. Киллиан и раньше называл меня этой фамилией, но я не обращала внимания — просто пропускала мимо ушей, как обычное прозвище, придуманное старым другом. Сейчас же, когда фамилия Реджины слетела с моих собственных губ, это кажется мне таким правильным и ужасным одновременно, что я, опешив, несколько секунд просто стою с открытым ртом, как громом поражённая.
А потом дверь передо мной вдруг открывается.
— Луиза? — брови Реджины от удивления ползут вверх. Я не успеваю поправить её, как она делает это сама и добавляет: — То есть Лу. Что ты тут делаешь?
В её голосе удивление и радость смешивается в коктейль, отражающийся лёгкой улыбкой на лице. В этой улыбке есть немного меня: то, как при этом щурятся глаза, то, как на щеках образуются вытянутые ямочки.
— Привет, — заторможено произношу я.
— Привет, — улыбнувшись ещё шире, говорит Реджина.
Она выходит на крыльцо и замирает, когда между нами остаётся полшага и ступенька. Почему раньше я не замечала, какая она красивая? Чёрное приталенное платье так хорошо подчёркивает точёную фигуру, идеально уложенные волосы ниспадают на плечи, алая помада на пухлых губах придаёт изюминку всему образу. Её внешность пышет уверенностью, силой и властью.
— Мне, наверное, не стоило приходить, — я оборачиваюсь спиной к Реджине, но не ухожу.
Жду, чтобы она сама меня остановила. Пытаюсь подобрать нужные слова в голове. Боюсь, что если уйду сейчас, то не наберусь смелости снова прийти.
— Постой, — короткий стук каблуков, и её ладонь легко ложится на моё плечо. — Прости меня.
— За что? — не оборачиваясь, спрашиваю я.
— За всё. За то, что ты не видела отца. За то, что я позволила тебя забрать. За то, что ты попала к жестоким людям. За то, что не узнала материнской любви. За то, что у тебя не было настоящего детства. — Реджина тараторит, словно в лихорадке. — Прости за то, что всю заботу, которая предназначалась тебе, я отдала Генри. Прости, что смогла так легко забыть и прости, что не пыталась найти.
Я смотрю на проезжающие машины из-под опущенных ресниц. Глаза жжёт от слёз, конкретную причину которых я не могу отыскать: боль, облегчение, разочарование, отчаяние … радость? Не ускользает от внимания и тот факт, что она говорит «позволила забрать», а не «отдала». Значит ли это то, о чём я думаю?
Не забрали ли меня насильно?
— Не надо, — я качаю головой.
— Наоборот, — возражает Реджина. — Давно пора. — Я разворачиваюсь, женщина убирает руку с моего плеча и хватает ею мою ладонь, крепко сжимая, словно я в любой момент могу убежать. — Я бы никогда … клянусь тебе …
Когда с уголка её левого глаза скатывается первая слеза, я перестаю контролировать свои. Это происходит непроизвольно, словно сам вид плачущей Реджины приносит мне дискомфорт или даже боль.
— Реджина, я …
— Что бы не говорила тебе Кора, в чём бы не пыталась убедить … Сколько бы раз не стирала твою память или мою, я всегда, — Реджина кладёт ладонь свободной руки себе на грудь, туда, где ориентировочно находится сердце, — всегда тебя любила, пусть и не подозревала об этом. И сейчас люблю. — Миссис Лукас всегда смотрела на меня с каплей раздражения, Руби с дружеской добротой, Мэри Маргарет с заботой, а Эмма с пониманием. Киллиан каждый раз смотрит на меня так, словно видит впервые. Взгляд же Реджины наполнен настоящей любовью. — Ты моя дочь, моя плоть и кровь. Ты последнее, что осталось у меня от Дэниела — твоего отца. Я готова отдать всё, лишь бы ты мне поверила — я не трогала твоего друга.
Я забыла, зачем шла сюда. Я смотрю на Реджину, вижу почти незаметное очертание собственного силуэта в её зрачках и не понимаю, чего именно хотела добиться: правды или извинений — потому что, кажется, получила и то, и другое, и даже немного больше.
В голове возникает ускользающий образ, вернувшийся вместе с воспоминаниями: то же уставшее лицо Реджины, те же глаза, в которых материнское влечение и забота перемешиваются со страхом потери.
Она и правда любила меня: с самой первой секунды моего появления на свет.