Берег и море

nastiel

Кожа горит огнём, но я ударяю снова и снова, пока Реджина не подходит и неожиданно сильной хваткой не останавливает меня, схватив за запястье.

— Ты не должна была позволить ему согласиться на это! — кричу я, задыхаясь.

Реджина поджимает губы. Их уголки опускаются вниз.

— Это было его решение, — тихо, будто бы боясь ещё сильнее меня разозлить, говорит она. — Я знала, что ты бы этого не захотела, и пыталась объяснить всем им, что не хочу, видя твоё счастливое лицо каждое утро, чувствовать вину, съедающую изнутри.

Я прижимаю саднящую ладонь к груди.

— Сколько мне сейчас лет?

—

Двадцать пять.

Будто ножом в живот. Я сгибаюсь пополам и обессиленно опускаюсь на колени, прижимаясь спиной к кровати.

Киллиан мёртв. Сердце, которое он получил взамен на своё здоровое, остановилось около двух лет назад.

— Ты в порядке? — голос Реджины доносится до меня будто из трубы.

— Нет, — я качаю головой.
– Нет, я не в порядке.

Сердце колотится словно бешеное, а ведь оно и не моё вовсе.

Я закрываю глаза. В какой-то момент мне кажется, будто мир вокруг исчезает, превращаясь в бездну, и я падаю в темноту запредельно долго, пока руки и ноги не начинают неметь от холода и продолжительной невесомости.

Мне требуется некоторое время, чтобы наконец прийти в себя, и ещё чуть больше, чтобы осознать: Киллиан не единственная жертва.

Генри. Её сын, хоть и неродной, в этом мире даже не родится.

— Зачем? — открыв глаза, спрашиваю я.

Реджина, оказывается, сидит рядом. В её руках одна из подушек, прежде лежавших на диване. Она ярко-красная и шёлковая, как и всё вокруг.

— Я видела твою первую улыбку и твои первые шаги, — произносит Реджина, сжимая пальцами края подушки. Её голос эхом разносится по помещению, которое теперь кажется таким маленьким, что стены со всех сторон давят на меня с нечеловеческой силой. — Мы спали в одной постели, когда тебя мучили кошмары. Я обрабатывала тебе рану на подбородке, когда ты упала с лошади. — Так вот откуда этот шрам! — За всё время мы ни разу не врали друг другу, и в этот раз я тоже не буду, потому что догадываюсь, о чём ты думаешь; по Генри я очень скучаю. Но я уже и не помню даже звука его голоса. А тебя я люблю так сильно, что ты себе даже представить не можешь. Мы вместе прошли через всё возможное и невозможное. Я сделала это, потому что ты была единственным дорогим мне человеком, моим спасением, моей надеждой… И я не могла тебя потерять.

Меня сковывают такие разные чувства: благодарность, страх, непонимание, горечь потери. Я кладу голову на плечо Реджины и снова закрываю глаза. В голове вихрем проносятся какие-то образы, но, как ни стараюсь, не могу сконцентрироваться ни на одном из них.

— Расскажи мне о жизни здесь, — прошу я наконец, когда удаётся снова взять эмоции под контроль.

Реджина тихо выдыхает. Кажется, с облегчением.

— Здесь мы, вроде как, не последние люди, — смеясь, сообщает она.

А потом рассказывает мне историю длинною в мою собственную жизнь. Оказывается, я один из тех детей, который не создаёт проблем своим родителям. А ещё я очень люблю животных. И море. Как и Робин, Реджина упоминает, что меня всё время можно было найти у берега. Правда, в отличие от мужчины, она, кажется, понимает, в чём причина, и поэтому делает небольшую паузу, прежде чем продолжить… Она рассказывает мне о том, что именно я познакомила её с Робином (который сейчас является её законным мужем), когда тому удалось спасти меня от волка в лесу. И именно он научил меня стрелять из лука.

В этом мире Кора мертва. Реджина не уточняет, как именно, быстро переводя тему на магию, которой, несмотря на смену обстоятельств, нам всё же удалось постичь. Правда, в этот раз, белую.

Ещё я узнаю, что Белоснежка моя сводная сестра, а Эмма — племянница. Последней только недавно исполнилось одиннадцать, и иногда она доставляет родителям хлопоты из-за своего довольно буйного характера, но всё же Прекрасные в ней души не чают.

Рассказ Реджины длится довольно долго, хотя женщине всё же удаётся обойти стороной самые глубокие подробности, вроде цвета моей колыбельки или любимого блюда. Самое главное, что я черпаю для себя из её рассказа — это то, что она счастлива.

И все другие тоже.

Странно; они хотели спасти меня, а вышло так, что спасли сами себя.

***

— Это безумие, — заключила Свон.

— Это спасение моей дочери, — запротестовала я.

Голд стоял у края стола, словно тень, и лишь молча смотрел на нас, перенеся вес тела на свою трость. Крюк, то есть Киллиан Джонс, выглядел как-то странно: его прищуренный взгляд, кажется, выражал абсолютную уверенность и необходимость сделать всё так, как ему сказали, но в противовес этому шли поджатые в тонкую полоску губы, которые, скорее, говорили о внутренней борьбе.

— Ты же не собираешься позволить ему пожертвовать собственной жизнью? Ты правда думаешь, что это то, чего бы хотела Лу? Что же, тогда спешу тебе сообщить, Реджина — ты плохо знала свою дочь.

Правильнее было бы сказать, что я вообще её не знала. Но и в словах Эммы, всё-таки, была правда. В отличие от меня, Лу никогда бы не совершила подобный поступок специально, ради своей выгоды.

Я присела на стул и принялась массировать виски указательными пальцами. Перед тем, как навсегда закрыть глаза, Лу сказала, что верит в меня и в то, что мне удастся что-нибудь придумать. Только вот я с трудом видела разницу между «чем-нибудь» и «чем угодно».

— Ладно, — выдохнула я. — У меня есть ещё немного времени перед похоронами. Ещё раз просмотрю свою книгу и пороюсь в библиотеке, может…

— Вы же не всерьёз, да? — Я вздрогнула от голоса Крюка, перебившего меня.

— О чём ты? — я мотнула головой, будто выпав из реальности на некоторое мгновение.

— О том, что я даже думать не собираюсь, — пират подцепил крюком край своей рубашки, ещё больше оголяя грудь с левой стороны. — Нужно сердце — забирайте.

Это было не то, чтобы предложение, скорее даже констатация факта, мол, не заберёте вы — я сам его достану.

Я встала со стула. Теперь моё лицо было напротив лица Крюка. Мы изучали друг друга некоторое время, пока я не сказала:

— Никогда не думала, что пираты преследуют благородные цели.

— Я готов рискнуть жизнью только лишь в двух случаях: любовь или месть. Последнее, — Крюк перевёл взгляд на Голда, всё это время не проронившего ни слова, — для меня уже не имеет значения именно благодаря Лу.

Я не знала, что собираюсь ему на это ответить и собираюсь ли вообще что-то говорить. Передо мной стоял человек, уверенный в своём решении, и, возможно, я могла бы его переубедить, но мне просто не хотелось.