Берег Стикса
Шрифт:
Портрет Принца, завёрнутый в газету.
А ночи сделались трогательно прелестными, как всегда в апреле.
Запах талой воды развеялся в густом терпком аромате просыпающейся жизни, который ночные ветра несли из загородных лесов. Темнело всё позднее; мир был полон мягкими ночами, влажными, нежными, туманными… Иногда начинался дождь и пах небесами и свежестью, и тонким коготком царапал сердце и заставлял подставить лицо под свои тёплые слезы…
Роман не мог сидеть дома. Не мог устраивать представления прихожанам Церкви Бродячих Трупов. Не мог видеть рож своих подданных, равно
— Мечешься, как привидение, ептыть… Чего тебе не хватает, босс? Ну, блин, ведь сыт, пьян и нос в табаке…
— Любви, — хмуро отзывался Роман.
— Ну чего ещё… Херня это всё, не бывает таких штук, ни у человека, ни у упыря, тем более, что е… это самое, тебе не надо теперь. Кончай дурью мучаться, ептыть…
Роман невольно усмехался, кивал — и уходил снова.
Ему грезились девушки-вампиры. Звёздный огонь Аннушки. Строгие глаза той, зимней — «Не прикасайся, смертный!» Он вовремя убирался с дороги Вечных Княжон, как подобает благовоспитанному упырю — и долго смотрел вслед уходящим, игнорирующим, занятым другим, более важным, чем его ничтожная особа. Роману было так тяжело отвести взгляд от полуночных странниц, что он решил почти всерьёз, что некоторые упыри подвержены-таки извращённым сексуальным импульсам. Сначала Роман пытался иронизировать. Потом вдруг сообразил, что ему примерно так же грезятся вампиры-мужчины: Парень С Розой, двое в зарослях и даже тот, Чудовище В Косухе, который отметелил Романа потоком силы. Дожили.
Видимо, дело не в сексе.
В чём?
Холодно, холодно. Как упыри не дохнут от холода? Как я сам не издох от этого холода, злее, чем голод? Ведь все внутренности вымерзли… Погрейте меня, а?
Логика упыря.
Погрей тебя. Ты ж потянешь к себе. Пока не хрустнет. Тебе ж сколько ни дай — всё мало.
Какая я, оказывается, гадость… Кто бы мог подумать! Вот жил-жил — и не знал. А помер — и начало открываться такое… Может быть, это какой-то странный аналог Страшного Суда? Или это мой персональный ад? Ведь тоска же, такая тоска…
И ни с кем не поговорить. И от крови прихожан Церкви Гниющей Мертвечины почему-то уже тошнит. А казалось бы…
Немного легче становилось только на улице.
Роман бродил, бродил без конца. Смотрел, как зажигаются фонари, как меркнет небо, вспыхивают окна. Как белесый серпик луны наливается золотым светом, плывёт, плывёт в паутине ночных облаков… Как зелёная звезда медленно поднимается над крышами. В такие минуты Роман очень любил город. Чем тише, безлюднее, таинственнее становились ночные улицы, тем город был милее. И важная ночная тайна манила к себе, манила…
Бродя по пустынным улицам, вслушиваясь в недающуюся ночную мелодию, Роман тщательно избегал общества себе подобных. Ему хватало с избытком. Он понимал шарахающихся вампиров. Не годится загаживать чистейшую ночь вонью тухлятины и видом вечно голодных глаз на трупной морде. Пошли они все…
Но однажды, когда ночь
Воняло упырём. Плесенью и падалью, лежалым тряпьём и старой обувью. Кровью разной степени свежести. Мёртвым мясом. Нормально. Прочь бы от источника запаха, но к нему примешивалась невозможная тонкая струя январской свежести и мяты. Вампирского холода и мятного запаха смятения и неуверенности. И страха, что ли…
Что бы это значило?
Роман пошёл на запах, тщательно принюхиваясь. Падаль и мята странным образом стекались в одну общую волну, сбивающую с толку. Больной вампир, если такие бывают? Упырь-идеалист? Если такие бывают…
Ловя струю запаха, Роман вошёл во двор, заросший благоухающими тополями и берёзой. Тополя слегка сбили его со следа, запах путался между деревьев, — но заострялся с каждым шагом, поэтому легко нашёлся снова. В конце концов, обшарив двор глазами, Роман увидел в тени дома семенящую скрюченную фигурку упыря женского пола. Ну явно — упыря, а не вампира. И под мышкой у этого упыря был зажат большой плоский свёрток, излучающий еле видимое, но всё же весьма заметное сияние силы.
Роман нагнал её в два прыжка. Упыриха остановилась и оглянулась. При жизни ей было, вероятно, лет тридцать-сорок, этой замухрышке, закутанной в замызганный серенький шарфик. На белесом подслеповатом, но странно нежном для упыря личике появилось выражение тупого страха и раздражения.
— Девушка, на пару слов? — пригласил Роман, раздувая ноздри.
— Я тороплюсь, — в тоне упыря прозвучал намёк на жеманничанье, совершенно дикий на Романов слух.
— Прекрасная сегодня погода, — понёс Роман, почти не обдумывая слов. От свёртка несло холодом и болью. Это было невозможно и это было нестерпимо. — В такую погоду лучше гулять вдвоём и наслаждаться красотами этого дивного двора вместе, не так ли? Такая привлекательная девушка не может…
Он не успел придумать, что она не может. Упыриха поджала губы и произнесла ещё более жеманно:
— У меня дела, вы не понимаете, что ли? И вообще — я на улице не знакомлюсь.
Роман оторопел. Он никак не ожидал, что это начнёт с ним кокетничать, — но даже не в том было дело. Он отчётливо ощутил её тянущее присутствие рядом с собственной душой. Её взгляд сосал силу, насколько позволяла Романова растерянность — она даже причмокивала про себя. Ещё ни одно существо из Инобытия не пыталось питаться Романом так откровенно и нахально.
Роман понял, что продолжать светскую беседу в данном случае равнозначно позволению жрать себя дальше. Фигу.
— Что это у тебя? — спросил он грубо и протянул руку к свёртку.
— Не твоё дело! — взвизгнула упыриха, и в тоне вдруг прозвучала откровенная истерика. — Это моё, ясно?!
Она сделала попытку ускользнуть, но Роман удерживал существ и посильнее. Он поймал тварь за плечи и встряхнул так, что она взвизгнула, а потом отвесил оплеуху по всем киношным правилам.
Упыриха сжалась в комок и подобрала трясущуюся нижнюю губу. Её вид был омерзителен до предела.
— Ну не трогай, — заканючила она, хлюпая. — Это правда моё… Это портрет… моего дедушки… в молодости…