Берег Стикса
Шрифт:
… как робкая птичка, и боялась обнять — не холода и силы, а просто не смела коснуться мужчины — и сияла светлыми очами, и обронила веер, и ломала пальчики, и глядела в самую душу — среди ночи — среди смертей — среди безумных надежд — среди…
… Стасенька, милый, уедем в Петербург, я очень тебя прошу! Что нам тут, в волчьей глуши, где летом — пыль, а зимой — волчий вой и снег по самые крыши. Или уж вернёмся в Житомир… Нет, дорогой мой, уедем лучше в Петербург, это всё изменит. Это чудный, чудный город — ты его полюбишь, не пожалеешь, что меня послушал… там летние ночи светлы и туманны, без луны, без теней, как сон безвременья,
… белесое, как золото, разведённое молоком. И всё грёза, всё — обещание, все тени — странные колодцы, что ведут в непонятные места, вся вода — странные зеркала, где горят ночные огоньки, а золотые иглы шпилей как иглы в сердце. И поцелуи сладки, и смерть сладка, и боль долгожданна, и всё расплывается в золотистом, молочном, обманном свете…
… совсем просто. Ты забыл, кто твоя госпожа. Портрет дурён, мазня без души — но тем тебе хуже. Уж коли ты не желаешь быть моим во плоти, так будет моим твой замкнутый дух. А рисунок этой рамки — то подарок моего первого возлюбленного — с Карпат. И ты, дитя Тьмы и Вечности, подчинишься — и ничто не освободит тебя, пока я — пани твоя — сама того не пожелаю. Смотри же на меня из рамы и вспоминай свою последнюю девку, пёсье отродье…
… как холодно и больно… и гадко… и не пошевелиться, и не моргнуть, и не отвести взгляд, и не защитить себя, а невидимые цепи врезались в душу, и нет выхода, нет выхода, нет вы…
Роман мотнул головой, и мир вокруг обрёл плоть.
Настоящего времени, скорее всего, прошло не больше минуты, — но картины доброй сотни лет едва умещались в душе — даже голова закружилась. Было очень тепло и как-то чудно — будто…
Вампир, полусидевший на асфальте — Станислав, Роман знал из потока его памяти, что его зовут Станислав, Стась — смотрел снизу вверх и чуть улыбался. За эту минуту между ними произошло нечто трудно описуемое, из-за чего у Романа появилось ощущение давнего-давнего славного знакомства. Приобретения чего-то невероятно ценного. Он улыбнулся в ответ.
— Что, Стаська, очень плохо?
— Нет, Ромек, уже лучше.
— А я упырь.
— О! А я и не вижу. А ежели уж говорить серьёзно, то на упыря ты, Ромек, не слишком-то и походишь. Скорее, на вампира из самых юных. От видишь, я уж и применяюсь к вашим нынешним меркам, — а всё благодаря твоим распрекрасным мыслям.
— Ты встать можешь?
— А кто его знает? Но я попытаюсь.
Роман подал руку, и Станислав встал. Он был очень лёгкий, гораздо легче, чем человек его комплекции, и уж втрое легче, чем упырь, — но самое удивительное, что Роман тоже ощущал странную лёгкость, будто в мире изменилась сила тяжести. Станислав опирался на Романово плечо, струйки силы текли в тело Романа с его пальцев, а тепло Романа просачивалось в его ладонь — и это было закономерно и прекрасно… как будто они были очень старыми товарищами… родичами… братьями…
Если бы вместо сестры у меня был брат, всё пошло бы иначе, подумал Роман. Может, был бы человек, которого бы я просто любил. Нипочему. Просто от желания отдать… тепло…
— Только у меня дома… одни упыри! — сказал Роман и смущённо ухмыльнулся. — Ты как на это?
— То ж твой дом, значит хорошо, — ответил вампир просто. — Ты ж не дашь им меня слопать, а?
Роман кивнул. И вдруг почувствовал, как по руке вампира
И теперь схватила Романа за рукав, изо всех сил таща его в сторону, и визгливо кричала:
— Отойди от моего Принца! Он мой!
— Да пошла ты, — отмахнулся Роман, но тварь вцепилась в него мёртвой хваткой и заглядывала Станиславу в лицо.
— Принц, милый, не уходи! — вопила она, срываясь на истерический скулёж. — Я же тебя люблю! Нам с тобой так хорошо!
Роман фыркнул и захохотал, но взглянув на вампира, осёкся. Его новому другу было худо, по-настоящему худо. Он даже отпустил Романа и снова сел на землю, подтянув колени к груди, свернувшись в клубок. Упыриха немедленно переключилась с Романа на вампира, мгновенно оказалась рядом, обняла за шею — и Станислав взглянул поверх её плеча дикими глазами утопающего.
— Да распыли ты её к чертям, — посоветовал растерявшийся Роман, пребывавший решительно не в состоянии понять суть проблемы. — Что она к тебе липнет?
— Ромек, — давясь, пробормотал вампир, — у меня дыра… вот тут, — и провёл пальцем по щеке. — Я не могу… — и закашлялся.
Роман всё равно ничего не понял, но сообразил, что нужно немедленно действовать. Он схватил тварь, которая мурлыкала что-то нежно и сердито, за воротник, и дёрнул вверх. Упыриха вскочила — и тут Роман увидел у неё в руке длинный широкий нож.
— Ты не можешь его забрать! — завопила упыриха и ринулась к Роману, занеся нож неумело, но очень серьёзно. — Он мой!
Вот ещё не хватало дурных сражений с бешеными упырями.
Роман перехватил руку с ножом и резко вывернул. Кость треснула, упыриха взвыла, нож упал на землю. Роман с силой оттолкнул орущую тварь в сторону и стряхнул с рук какую-то невидимую липкую дрянь, с ужасом вспомнив, как вытирал ладонь Парень С Розой.
И снова помог Станиславу подняться на ноги.
Теперь вампир сильно мёрз. Его руки мелко дрожали, глаза ввалились и горели, он вцепился в Романа, как в последнюю надежду.
Вести его домой было нельзя. А на штаб-квартиру упырей — и тем более. Раненому там делать нечего. Но подходящее место всё-таки имелось.
— Ты обопрись на меня, — сказал Роман так тепло, как сумел. — Мы сейчас через дворы пройдём, быстренько. Это недалеко.
— Почему не по снам? — прошептал вампир.
— Не умею я, Стаська. Придётся так, как есть. Но ничего. Держись, старина, авось доберёмся…
И ещё пнул ногой скулящую тварь, которая отползла к дверце мусоропровода. На прощанье.
За наглухо забитым окном уже давно рассвело, и ощущение дня давило на голову, как свинцовая тяжесть, но Милка не могла спать. Она сидела на растерзанной кровати, скрестив ноги, тупо глядя перед собой, грызла ногти — и мерно раскачивалась взад-вперёд. Она думала.
Как он мог уйти? Ну как он мог уйти? Я его так люблю, он мне так нужен — почему он ушёл с этим парнем? Как он мог? И что же теперь делать?
Что же делать? Как он мог уйти? Что же делать?
Подобранный Милкой портрет в кое-как составленной из обломков раме, тщательно разглаженный, стоял на столе, прислонённый к стене — и смотреть на него было ужасно тяжело. Это была просто какая-то дурацкая мазня белой, чёрной и зелёной краской. Плоская какая-то. И к тому же засиженная мухами. Принца в этом портрете уже не было.