Берег Утопии
Шрифт:
Бакунин. Маленький Коля – его жизнь оборвалась так рано! Кто этот Молох?
Герцен. Нет, не то, совсем не то. Его жизнь была такой, какой была. Оттого что дети взрослеют, мы думаем, что их предназначение – взрослеть. Но предназначение ребенка в том, чтобы быть ребенком. Природа не пренебрегает тем, что живет всего лишь день. Жизнь вливает себя целиком в каждое мгновение. Разве мы меньше ценим лилию от того, что она сделана не из кварца и не на века. Где песня, когда ее спели, или танец, когда его станцевали? Только люди хотят быть хозяевами своего будущего. Мы твердим себе, что у мироздания нет других забот, кроме наших судеб. Каждый день, каждый час, каждую
Бакунин. Нет, просто революции кончились. Когда солдаты схватили меня, мне было уже все равно. Я просто хотел спать. Спасибо за деньги! Мне разрешали покупать сигары и книги. Я выучил английский! (Сакцентом.) «Mary and George go to the seaside». [71] Как поживает Георг? Поблагодари его от меня. И Эмма прислала мне сто франков. Небольшие деньги приходили от демократов со всего мира, от незнакомых людей. Братство обездоленных – не только метафизика.
71
«Мэри и Джордж едут к морю» (англ.).
Герцен. Я слышал, светские дамы собрали деньги, чтобы устроить твой побег, когда тебя переправляли в Россию.
Бакунин. Вероятно, граф Орлов тоже об этом слышал – на границе меня ждали двадцать казаков, чтобы препроводить в Петропавловскую крепость. Нет, теперь дело за революцией.
Герцен. Какой революцией?
Бакунин. За русской революцией. Немцы и французы подложили нам свинью – они были готовы избавиться от привилегий аристократии, но грудью встали на защиту частной собственности.
Герцен. А чего же ты ждал?
Бакунин. Что ж ты мне этого раньше не сказал?
Герцен. Ты не слушал.
Бакунин. А почему я должен был слушать?
Бакунин. У бедных было больше голосов, чем у богатых. Кто бы мог подумать, что все так выйдет.
Герцен. Еще Прудон говорил, что всеобщее голосование – контрреволюционно.
Бакунин. Он продолжал настаивать на своем, Пьер Жозеф. Я объяснял ему Гегеля. Его жена накрывала ужин у камина, шла спать, вставала, накрывала завтрак, а мы все сидели у остывшего очага и говорили о категориях… Хорошее было время, Герцен.
Герцен. Эх, Бакунин.
Бакунин. Мы были там, когда рождалась Вторая республика. Это было самое счастливое время моей жизни.
Герцен. Революция приказала долго жить, а теперь и Республика вместе с ней. Несколько тысяч арестов – и президент Луи Наполеон Бонапарт становится императором Наполеоном. Людям оказалось все равно. Это был выход для Республики, которая устыдилась сама себя. Вторая империя стала хорошим завершением парижского сезона. Ожидаются серьезные изменения в мебели
Бакунин. Я не мог дождаться, когда окажусь на Западе. Но ответ все это время был у нас за спиной. Крестьянская революция, Герцен! Маркс надул нас. Он просто городской сноб, для него крестьяне – это не люди, это сельское хозяйство, как коровы или репа. Но он не знает русских крестьян! За ними история бунтов, и мы забыли об этом.
Герцен. Остановись-остановись.
Бакунин. Я не имею в виду набожных седобородых старцев – оставим их славянофилам. Я имею в виду мужчин и женщин, готовых спалить все вокруг, вздернуть на суку помещика и насадить на вилы головы жандармов!
Герцен. Остановись! – «Разрушение – это творческая сила!» Ты такой ребенок! Мы должны сами идти к людям, вести их за собой шаг за шагом. У России есть шанс. Деревенская община может стать основой настоящего народничества – не аксаковский сентиментальный патернализм и не бесчувственный бюрократизм социалистической элиты, а самоуправление снизу. Русский социализм! После французского фарса я был в отчаянии… Россия спасла меня… Ты здесь, Михаил?!
Бакунин. О да. Если ты прав, я здесь надолго. (Уходит.)
Герцен. Ни у кого нет карты. Карты вообще нет. На Западе в следующий раз может победить социализм, но это не конечная точка истории. Социализм тоже дойдет до крайностей, до нелепостей, и Европа снова затрещит по швам. Границы изменятся, нации расколются, города заполыхают… рухнет закон, образование, промышленность, загниют поля, к власти придут военные, а капиталы вывезут в Англию и Америку… Снова начнется война между босяками и обутыми. Она будет кровавой, скорой и несправедливой, и Европа после нее станет похожа на Чехию после Гуситских войн. Тебе жаль цивилизации? Мне тоже жаль.
Слышен голос Натали – из прошлого, – зовущий снова и снова Колю.
Натали (за сценой). Коля!
Вдалеке раскат грома.
Герцен. Он не слышит тебя.
Натали (за сценой). Коля!
Герцен. Прости меня, Натали. Прости.
Лето 1846 г
Соколово, как раньше. Продолжение. Вдалеке слышен раскат грома.
Голос Натали по-прежнему зовет Колю. Саша останавливается, чтобы посмотреть и прислушаться. Мужские голоса доносятся издалека. Это Герцен и его друзья перекликаются во время поисков. Входит Огарев и окликает Натали.
Огарев. Коля здесь! Он со мной.
Натали (входит). О слава тебе, Господи… слава Богу.
Огарев. Без паники, без паники… Он шел вдоль канавы и весь перепачкался.
Натали перебегает через сцену.
Натали (за сценой). Мама боялась, что потеряла тебя! Пойдем, будем тебя отмывать в ручье. (Удаляясь.) Александр!.. Мы здесь!..
Огарев по-прежнему держит Сашину удочку и стеклянную банку из-под варенья. Вдалеке слышны мужские голоса. Они кричат друг другу, что Коля нашелся. Последний раскат грома.