…берёзки люблю
Шрифт:
Сева исчез и в палатку вошел Ерема.
– Товарищ командир, разрешите доложить о выполнении задания, – начал он.
– Докладывайте.
– Задание выполнено. Необходимое количество человек завербовано и готово вступить в наши ряды.
– Отлично, Ерема. Тебе какое задание не дай, всегда справишься.
– Смотрите не сглазьте, товарищ командир, – с улыбкой произнес Ерема.
– Не сглажу, – смеясь, говорил Половцев и, постучав по дереву, продолжал:
– Ты один из моих лучших солдат, что правда, то правда.
– Спасибо, товарищ командир.
– Одно меня, Еремушка, беспокоит: почему Андрей не возвращается,
– Значит, сейчас не может. Вы же знаете, в нашем деле не всегда все гладко бывает.
– Знаю, Ерема, знаю. Ну, ладно, веди их сюда, – сказал Петр Харитонович.
– Слушаюсь, товарищ командир.
Через несколько секунд я и Сенька находились в палатке. Командир долго смотрел на нас, а потом произнес:
– Значит, хотите партизанами стать? – медленно спрашивал командир.
– Да, – ответил Сенька.
– Не «да», а «так точно» надо говорить, – тихо поправил я.
– Это очень серьезный шаг. Вы понимаете, что теперь у вас нет ни дома, ни спокойной жизни, если конечно до вашей деревни еще немцы не дошли, ничего нет. Вы хорошо подумали?
– Так точно! – ответил я.
– Вот и отлично, но помните: назад дороги нет!
На мгновение он замолчал и через некоторое время добавил:
– Теперь назовите ваши имена.
– Меня зовут Григорий Крапивин, а это Семен Кулаков.
– Ну, а меня вам, наверное, уже представили, но если нет, то я Половцев Петр Харитонович – командир отряда.
– Только у нас правило есть, – через некоторое время произнес командир.
– Какое? – спросил я.
– Чтобы стать партизаном нужно пройти посвящение. Вы не пугайтесь. Ничего страшного не будет, нужно в присутствии отряда произнести торжественную клятву советских партизан. Вы готовы? – произнес Половцев, взглянув на наши испуганные лица.
– Да, – ответили мы.
– Тогда сегодня вечером наш отряд пополнится еще двумя добровольцами. Что ж, до вечера, а сейчас можете осмотреться и познакомиться с лагерем.
Мы вышли из палатки. Я и Сенька долго представлялись. Солдаты встретили нас по-дружески и очень скоро мы стали их товарищами. Они также называли нам свои имена и показывали работу, которой они занимаются. Мы долго бродили по отряду, пока не заметили, как к нам на встречу идет девушка с короткой стрижкой, которую мы мельком заметили утром. Она была одета в военную форму, точно подогнанную под нее, на ногах были солдатские сапоги. Форма состояла из рубахи, подвязанной широким ремнем и брюк галифе. Казалось, мы знали ее, но не могли понять откуда. Какое странное ощущение? Когда она подошла ближе, я и Сенька не могли поверить своим глазам, перед нами стояла Сашка, с которой мы играли в детстве, но странное дело, как она изменилась. Это была она, и в то же время нет. Вот, что с людьми делает война. Мы знали ее веселой, жизнерадостной девчонкой, которая всем интересовалась и смеялась по поводу и без, и одновременно с этим могла расплакаться из-за какой-нибудь ерунды. Так, все ее чувства были напоказ, а сейчас перед нами стояла равнодушная ко всему и холодная особа с непроницаемым лицом и слегка прищуренными хитрыми глазами, усмешкой на губах и потухшим взглядом. Она стала не юношей, не девушкой, нечто средним. Женским в ней было лишь обличие, все остальное: душа, разум, мысли были мужскими. Она была солдатом, и я даже сказал бы, холодным и расчетливым убийцей, вот кого мы увидели перед собой. Больше всего нас поразили ее глаза, в них горел бесовский сумасшедший огонек. Мы долго смотрели на нее, не в силах произнести ни единого слова и пораженные, как молнией стояли, уставив на нее свои изумленные взгляды. Заметив наше смятение, на губах ее заиграла все та же усмешка. Первым из оцепенения вышел я и неуверенным голосом произнес:
– Здравствуй, Сашка.
– Здравствуй.
– Как жизнь? – спросил Сенька так же неуверенно.
– Нормально, Сеня.
Наступило молчание. В ее компании мы чувствовали себя не уютно. Мы смотрели кто куда: я в землю, Сенька в сторону, но оба ощущали на себе ее острые глаза, которые, казалось, бурили в нас скважины. Она очень сильно изменилась. Теперь она была для нас чужой, незнакомой и нам нужно было время, много времени, чтобы привыкнуть к ней.
Я решил прервать молчание и спросил:
– Давно ты здесь?
– Где-то месяца два. Как мамку немцы расстреляли я сюда пришла. Отца-то у меня еще год назад на фронте убили, а я одна осталась, – произнося эти слова, она пыталась сделать голос равнодушным, но это ей мало удавалось, в ее голосе проскакивали нотки с надрывом, а говорила она, глотая слезы, но старалась изо всех сил не показывать нам этого.
Снова наступила тишина. Севка не смел ничего спрашивать, а я продолжал, немного осмелев:
– Изменилась ты Сашка, сильно изменилась, – произнес я, тяжело вздохнув.
– Война всех меняет, – сказала она с ненавистью в глазах.
– Да что о ней говорить, – добавила она после некоторой остановки.
– Да не скажи! Вот я с Сенькой не изменился, только ты. Это от человека зависит, вернее от его характера, – смело возразил я.
– Возможно, – сухо ответила она.
Мы снова замолчали. Затем, видимо поняв, что она может нас обидеть произнесла:
– Извините меня ребята, не обижайтесь. Ладно? Просто время сейчас такое злое, вот и я такая. Я, наверное, очень плохая, ну, какая есть. Главное помните, что вы для меня, как братья, мои лучшие друзья. Прощаете?
– Да ладно, Сашка, вот сейчас я тебя узнаю, ничем ты нас не обидела.
Наконец, мы снова все вместе, как в старые добрые времена, – произнес весело и добродушно Сенька после долгого молчания.
– Только вот Мартына не хватает, – грустью добавила она.
– Да, нас ведь всегда четверо было: я, ты (сказал я, указав на Сеньку), Сашка и Мартын. Какие мы были друзья! Не разлей вода, – вздохнув, ответил я.
– Почему были? – произнес Сенька, и на лицах сидящих заиграла добрая и искренняя улыбка, «а Сашка сейчас, наверное, впервые улыбнулась после долгих лет» – подумал я, но не стал произносить это вслух, чтобы не омрачить наше веселье.
– Саш, А ты не знаешь что с Мартыном? – спросил я.
– Да мне толком ничего не известно. Знаю только, что дослужился он до старшего лейтенанта, попал в плен к немцам и больше о нем ни слуху, ни духу. Убили теперь, наверное, – серьезно ответила она.
– Бедный Мартын, – с горечью произнес я.
И мы, молча, сели у вечернего костра, опустили глаза на землю, и где-то с минуту просидели в молчании. Меж тем наступил вечер и весь отряд собрался у костра, чтобы присутствовать при посвящении. Все пришедшие выстроились в шеренгу, в том числе и мы и Сашкой. Рядом горел костер, из палатки вышел командир, стал напротив отряда и торжественно спросил у нас, готовы ли мы стать партизанами.