Березовый сок. Рассказы
Шрифт:
— Я столько лет хотел увидеть тебя хоть раз, мама, — с трудом выговорил он.
Вера Леонидовна ничего не ответила: ком стоял в горле. Ее мать, Катерина Ивановна, стояла в стороне и только тихо всхлипывала. Сели за стол. Хозяйка накрывать ничего не стала, и Саша в полной тишине, быстро разогрев чайник, принес его вместе со стаканами и вареньем.
— Как жила эти годы, Вера Леонидовна? — с издевкой спросила мать.
И только Вера Леонидовна хотела начать, выдумывать про свою работу в Москве, как Саша попытался было что-то сказать, но бабушка
— Устроилась я хорошо, в крупную торговую компанию, работы много, рабочий день ненормированный. Замуж так и не вышла. Купила квартиру, машину и коттедж совсем рядом с городом. Настю встречала в Москве, о вас спрашивала, — начала Вера Леонидовна. — Конечно, нет мне оправдания, что вас с Сашей не навещала. Решила, налажу там все и вас к себе возьму жить. Саше на хорошую работу помогу устроиться: связи есть, а то здесь, кроме как на железной дороге, и работать негде. А там такие возможности — столица. Поехали со мной в Москву: жить и работать по-человечески будете. Да и тебе, мама, о здоровье подумать пора, хватит горбатиться.
Вера Леонидовна говорила и совсем не замечала, что у матери взгляд становился все жестче.
И вдруг, как обухом по голове, прозвучали слова матери:
— Ты еще добавь: «во глубине сибирских руд»! Вспомнила? Ты, доченька, думала, умер отец и с собой все унес, а он после первого удара еще четыре дня бредил, пока умер, а я все время рядом была, так что знаю, чем ты занималась там, в столице. А уж когда от тебя письма перестали приходить, стала я справки наводить, дочь все-таки, и выяснилось, что ты совсем рядом здесь срок отбываешь, и статья твоя все твое богатство объясняет: организация притонов для разврата. А связи, про которые ты здесь упомянула, поди, криминальные?
Саша, слушая бабушку, все ниже склонял голову к столу, боясь поднять взгляд на мать.
Вера Леонидовна от неожиданности вся покраснела и то открывала рот, то закрывала, не в силах что-либо сказать.
Наконец, немного придя в себя, повернулась к Саше и сказала:
— Поехали, Саша, со мной, ты бабушку не слушай, не понимает она современной жизни, так век свой и проживет среди тайги, а в мире есть еще и Канары, и Италия, и много всего! Поехали?
— Езжай, езжай, внучок, притоны будешь ей помогать содержать, — вмешалась бабушка. — Одного мы с отцом так и не смогли понять: в Евангелие сказано, что не может дерево доброе приносить плоды худые… Так в чем же мы-то виноваты? Может, ты объяснишь?
— Тебе не понять: жизнь другой стала! — сказала тихо Вера Леонидовна, даже не надеясь в душе, что ее услышат.
Ничего не ответила Катерина Ивановна, только сплюнула в сторону и отчаянно махнула рукой.
— Так поехали со мной, Саш?
Александр поднял, наконец, голову и решительно сказал:
— Нет, мам! Хочу жить с чистой совестью.
Глаза его выражали твердую уверенность в своих словах. Все молча сидели за столом, и каждый думал о чем-то своем.
— Засиделась я, пойду, — сказала Вера Леонидовна. — Проводи, Саша.
В дверях она задержалась и приблизила лицо к сыну, но тот, не поцеловав ее и отведя взгляд, сказал:
— На Москву поезд только утром, — но переночевать не предложил, отвернулся и замолчал.
— Ты знал все обо мне? — спросила она сына.
— Нет. Бабушка про тебя такого никогда не говорила, сам услышал все это только сейчас, — ответил Саша.
— Гостиница там же?
— Да, там же, — ответил Саша. — Билетная касса на вокзале работает еще час.
Уже собираясь выйти из дома на улицу, она услышала тихие уверенные слова сына:
— Вера Леонидовна, вы больше не приезжайте к нам и писем не пишите!
Дверь за ней захлопнулась, она стояла к ней спиной и вдруг вспомнила слова отца, когда он приезжал к ней в Москву — те слова, что она услышала от него на лестничной клетке: «Нет у тебя, Вера, теперь ни отца, ни матери — забудь, гуляй и дальше». И тихим голосом проговорила:
«Так у меня теперь и сына нет!»
Вдруг опомнившись, она побежала покупать билет на утренний поезд в Москву.
Старожил
Я смотрю на старый самовар, стоящий в углу моей комнаты, и понимаю, что именно здесь моя Родина, вечно ищущая свой путь и в результате каждый раз стоящая на распутье разбитых дорог. Дальняя родня зовет в Канаду, мол, и здесь березки, а самовар заберешь с собой. «А Родину — мою Родину — с собой ведь не увезешь, да и у березок наших не кора светлая, как у вас там, а сарафанчик беленький! Ни за что я отсюда не уеду: корни мои здесь».
Моему деду Василию Осиповичу посвящаю этот рассказ.
Проселочная дорога пролегала через бывшее колхозное поле и уже сильно заросла бурьяном. Кое-где виднелись проросшие березки, и когда-нибудь здесь будет березовый лес, который заполнит пустоту не только в природе, но и в русской душе людей, еще живущих в таких тихих и заброшенных, но не забытых Богом русских деревнях. Ни одного деревца не было на самой дороге: все они проросли по ее обочинам, будто еще оставляя человеку возможность возродить здесь жизнь.
Недалеко от околицы дорога терялась в разноцветье полевых трав, и только узенькая тропинка указывала на то, что жизнь здесь все-таки еще теплится.
Дед Василий был единственным коренным, а теперь уже и последним постоянным жителем деревеньки, затерявшейся среди бескрайних березовых лесов средней полосы России. Он по праву считал себя здешним старожилом: родился здесь, да так и прожил в этой деревне всю жизнь. Давно опустела родная деревня, но благодаря Василию — не умерла. Любил он эти места, где каждый кустик, каждый бугорок, каждая тропка были ему родными. Он любил и эту тишину, и это спокойствие в душе, воспринимал их как награду за честно, хотя, может, и не так, как надо бы, прожитую жизнь: добра-то не нажил, так и остался бедняком. Русская душа! Чем богаты, тем и рады.