Берлинская ночь (сборник)
Шрифт:
– У него есть друзья?
– Кое-кто. Но кто именно, я не знаю. Жена его бросила. Спустила все, что он заработал, до последнего пфеннига, а после этого сбежала с другим. Он скорее умрет, чем обратится за помощью к этой суке. Ее можно точно отбросить – она ничего не знает.
– Может, он уже мертв, – предположил я.
– Не думаю. – По Боку было видно, что он и мысли такой не допускает. – Он очень умен. И предусмотрителен. Он выпутается из любой ситуации.
– Кто знает... – Я решил перевести разговор на другие рельсы. – Одного не могу понять, если ты решил завязать, то зачем
– Примерно сорок марок. Правда, не густо?
Это было даже меньше, чем я предполагал.
– Так в чем же дело? Почему бы тебе не проломить какой-нибудь череп по просьбе Красного Дитера?
– Откуда это известно, что я занимаюсь такими вещами?
– Но ты ведь участвовал в избиении участников «стальных пикетов»?
– К сожалению. Мне тогда нужны были деньги.
– А кто платил за эту работу?
– Красный.
– А ему-то какой в том интерес?
– Такой же, как и у меня, – деньги. Только он получал куда больше. Такие, как он, не попадаются. В тюрьме я это понял. Самое скверное, что теперь, когда я решил завязать, вся страна, похоже, решила «развязать». Я сел в тюрьму, а когда вышел, то обнаружил, что эти ублюдки проголосовали за банду гангстеров. Как вам это понравится?
– Только не обвиняй в этом меня, дружище. Я голосовал за социал-демократов. А тебе ничего не приходилось слышать о том, кто все-таки платил Красному за нападения на бастующих сталелитейщиков? Скажем, имена какие-нибудь?
– Думаю, что платило руководство компаний. Для того чтобы понять это, не надо быть детективом. Но имен я никогда не слышал.
– Хотя все это, конечно, кто-то организовывал.
– Конечно. И организовано это было прекрасно. Более того, и сработало точно. Бастующие отступили.
– А ты попал в тюрьму.
– Я попался. Мне никогда не везло. И то, что вы появились здесь, – лишнее тому доказательство.
Я вытащил бумажник и протянул ему пятьдесят марок. Он приготовился благодарить, но я остановил его:
– Ладно, не стоит. – Я уже направился к дверям, но обернулся. – А мог бы твой Курт бросить сейф, который он вскрыл, открытым?
Бок сложил банкнот.
– Никто не работал аккуратнее, чем Курт Мучман.
– Так я и думал.
На обратном пути из Бранденбурга мы заехали ко мне домой.
– Завтра утром у тебя здесь будет огромный синяк. – Инга повернула мою голову к свету, чтобы получше разглядеть кровоподтек на скуле. – Надо сюда что-нибудь приложить.
Она ушла в ванную.
Я слышал, как она открыла кран и, вернувшись, приложила холодную фланелевую тряпку к моей щеке. Она стояла совсем близко, лаская меня своим дыханием, аромат духов, который окутывал ее как облако, для меня был откровенно чувственным.
– Так, по крайней мере, не опухнет.
– Спасибо. Синяк на лице у сыщика производит хорошее впечатление. С другой стороны, люди могут подумать, что я слишком упрям. Ты знаешь, что существует тип людей, которые ни за что не бросят начатое дело.
– Не вертись.
Инга касалась меня животом, и я не без удивления почувствовал что у меня вот-вот возникнет эрекция. Она прищурилась, и я подумал, что она, возможно, об этом догадывается, однако не отодвигаемся от меня. Напротив, почти непроизвольно, еще плотнее ко мне прижалась. Моя ладонь легла на ее тяжелую грудь, и несколько мгновений спустя между моими пальцами – большим и указательным – оказался ее сосок. Я нащупал его сразу – твердый, как шарик на крышке чайника для заварки, и почти такой же по величине.
Тут она отвернулась.
– Наверное, нам пора остановиться.
– Боюсь, что уже поздно.
Она зарумянилась, оглядела меня всего и слегка всем корпусом откинулась назад. Наслаждаясь неторопливостью своих действий, я шагнул к ней, и, когда мой взгляд уперся в подол ее зеленого платья, наши пальцы встретились. Я опустился перед ней на колени и, приподняв подол, наслаждался зрелищем ее нижнего белья, затем одним движением снял с нее панталоны. Она сама через них переступила, при этом ее длинные гладкие бедра слегка подрагивали. Тут мне и предстало зрелище, которого я так вожделел. Я перевел взгляд выше, на ее лицо, но оно тут же скрылось в складках платья, которое Инга торопилась снять, и перед моим взором возникла ее грудь. Инга встряхнула блестящими черными волосами, как птица, расправляющая перья на крыльях. Она сбросила платье на пол и теперь стояла передо мной обнаженная. На ней оставались только чулки, пояс и туфли.
Я сел на пол и, возбуждаясь от неведомого мне прежде чувства какой-то сладкой боли, смотрел, как она медленно поворачивается передо мной, открывая линию лобка, покрытого волосами, торчащие соски, длинный изгиб спины, гладкие, подрагивающие ноги, изящно очерченные ягодицы и снова низ живота – темный, призывный, манящий.
Я поднял ее на руки и отнес в спальню, где мы провели остаток дня, лаская, изучая друг друга, вкушая наслаждение на пиру плоти, который мы устроили друг для друга.
День уже сменился вечером, когда мы забылись легким сном, а проснувшись, снова дарили друг другу нежность – чувствами и словами. Утолив желание, мы почувствовали поистине волчий аппетит.
Мы пообедали в «Пельцер-гриль», а затем отправились потанцевать в «Крышу Германии», расположенную рядом на Харденбергштрассе.
Под «Крышей» собиралось высшее общество Берлина – причем многие были в форме. Инга разглядывала стены из голубого стекла, декоративные бассейны с водяными лилиями, потолок, расцвеченный голубыми звездочками и опиравшийся на медные, отполированные до блеска колонны.
– Просто замечательно, правда?
– Не думал, что тебе здесь так понравится, – пробормотал я.
Но Инга меня не слышала. Она взяла меня за руку и потащила к той круглой площадке для танцев, где народу было поменьше.
Оркестр играл великолепно, я крепко прижимал ее к себе, вдыхая запах ее волос. Как хорошо, что я привез Ингу сюда, а не в какой-нибудь там клуб типа «Джонни» или «Золотой подковы». Уже потом я вспомнил о Ноймане, который говорил, что «Крыша Германии» – одно из любимых мест отдыха Красного Дитера. Поэтому, когда Инга отправилась в дамскую комнату, я подозвал к своему столу официанта и протянул ему пять марок.