Берлинское кольцо
Шрифт:
Полковник пожал плечами — он не знал, что ответить унтерштурмфюреру.
— Вернее всего, переправить распоряжение прямо в Альби, — посоветовал он. — Кстати, там сейчас господин военный министр, он прибыл с таким же поручением, как и вы.
— Хаит?
— Да, если это удобно, я адресую депешу из Берлина прямо на его имя.
Саиду пришлось сдержать удивление и тревогу: Хаит в Альби!!! Прямо в руки к своему шефу едет «аист». Видимо, военный министр решил принять на себя непосредственное руководство операцией с пакетом.
— Буду рад, — улыбнувшись, сказал Саид. — Встреча с господином министром доставит мне удовольствие.
Он знал, что не встретит Хаита. Ни здесь, ни в Альби. Им просто нельзя было встретиться. Они слишком хорошо знали друг друга.
В номере Рут не оказалось. Он звонил дважды, терпеливо ждал, когда прервутся гудки и кто-нибудь возьмет трубку. Никто не брал. Тогда Ольшер бросился в такси и назвал шоферу Брудергриммштрассе.
Портье ответил ему то же, что и телефон: госпожи нет. Еще не вернулась, и когда вернется неизвестно. Такие вопросы вообще не задают в отеле.
А ему нужна была Рут. Очень нужна и именно сейчас. Он стал метаться у подъезда, как потерявший хозяина пес. По Брудергриммштрассе летел ветер — был уже конец августа и с запада подбирался холод — и Ольшеру изрядно доставалось в его легком летнем пальто. Шляпу то и дело норовило сорвать, и капитан опускал голову, придерживал поля рукой.
Рут появилась часов в одиннадцать вечера. Коричневый «мерседес» остановился как раз против Ольшера. Капитану показалось, что она сделала это специально и как только выйдет из машины, сейчас же протянет ему руку. Но баронесса, захлопнув дверцу, торопливо побежала в вестибюль.
Он догнал ее в холле.
— Баронесса!
Как неприятно было произносить это слово. Оно напоминало о бароне Менке, надменном, свысока глядевшем на бывшего зубного врача. И теперь Рут. Распутная девка с Шонгаузераллей. Баронесса!!! Он мог бы назвать ее обычно — госпожа Хенкель, но она еще не остановится. На Рут это похоже.
— Баронесса!
Она не узнала его сразу. Все теперь не узнавали его! Тогда он снял шляпу и поклонился.
— Боже мой! — грустно и удивленно произнесла Рут. — Боже, Рейнгольд!
Потом она рассмеялась почему-то и протянула ему руку.
Он поцеловал ее. И опять вспомнил прошлое. Вспомнил первую встречу с молодой «шахиней» в небольшом ресторанчике у Шпрее, потом на пляже Ваннзее и последнюю в номере гостиницы — тогда Ольшер, бог всех этих шахов и шахинь из Туркестанского национального комитета, целовал ей руки только из чувства сожаления к несчастной президентше. Она была всего лишь осведомителем начальника «Тюркостштелле». Несчастных можно и должно жалеть. Теперь сожаления достоин он.
— Нам надо поговорить, баронесса.
— Да, да, надо, — согласилась Рут, все еще улыбаясь и разглядывая Ольшера. Разглядывая, как давно забытую вещь и теперь попавшуюся на глаза. Ему стало еще горше.
— О деле, — пояснил он, желая придать вес этой встрече и вообще всему, что предшествовало ей. — Важном деле…
Пояснение никак не подействовало на Рут, она будто не услышала этих слов, произнесенных подчеркнуто серьезно.
— Сколько неожиданного припасено для меня во Франкфурте, — продолжала она весело болтать, беря ключ у дежурного и направляясь к номеру. — И вот вы, Рейнгольд… Словно вернулось прошлое.
Он шел за ней, полагая, что ответ ее — да, надо поговорить и, главное, тон, которым он был произнесен, — дают ему право войти в номер и остаться на полчаса или даже на час для разговора наедине.
— Когда-то я искала неожиданной встречи с вами, — вспоминала Рут, — и очень хотела, чтобы она была именно такой, как сегодня… И не нашла. — Баронесса открыла дверь, впустила Ольшера в номер — большой, изысканный по обстановке, он заметил это, когда вспыхнул плафон и облил все зеленовато-желтым светом. — Вы мне нравились, Рейнгольд… Нет, я не любила… Это было бы неправда… Но нравились… Очень…
Ольшер слушал Рут. Удивительно знакомым было все: и интонации, и движения, и эта милая улыбка на губах. Пухлых, капризных губах.
Он помог ей снять пальто, сам разделся и прошел в гостиную. Опустился в кресло у торшера, взял со столика журнал, чтобы полистать его, пока хозяйка, как она сказала, приведет себя в порядок.
Из соседней комнаты, из-за неплотно прикрытой двери, доносились ее возгласы: «Ах, Рейнгольд, вы просто чудо… Здесь так скучно, в этом Франкфурте… Я с ума схожу от тоски…»
Что она болтает, — сердился Ольшер, машинально листая иллюстрированный еженедельник. — Или не понимает, что я пришел не на свидание. У меня дело. Притом весьма неприятного характера.
— Ну вот и все, — засмеялась Рут, выплывая в гостиную и неся на себе темно-вишневое платье с каким-то причудливым переливом от фиолетового до черного. Она всегда демонстрировала свой туалет. И свои красивые плечи, и руки, чуть полноватые, но гармоничные и гибкие.
Она села в кресло напротив.
— Почему вы не замечали меня тогда, Рейнгольд? — спросила баронесса и внимательно посмотрела на капитана.
Он смущенно опустил глаза — ему было трудно реагировать на все эти откровения Рут.
— Ну, почему?
— Не знаю… У меня дело… Важное дело.
— Ах боже, какие могут быть дела. Я не хочу слышать ни о каких делах.
Она открыла дверцу тумбочки торшера и достала бутылку токая.
— Будем пить, это приятнее и интереснее…
— Вы верны себе, Рут, — заметил не без иронии Ольшер.
— А вы? — Она рассмеялась. И сделала это так, что капитан легко догадался, что именно баронесса имеет в виду — все их встречи начинались со слова «дело». И сегодня он повторил себя.