Бермудский Треугольник
Шрифт:
Безвременно покидающих военные сборы провожали всем взводом. Наиболее совестливые курсанты утешали отъезжающих дежурными фразами, суть которых сводилась к банальной мысли, что «на месте провинившихся мог оказаться каждый». Петя Царёв, нервно теребя щёточку фельдфебельских усов, виновато оправдывался и деликатно зондировал вопрос относительно осведомлённости командиров о его участии в недавней вакханалии.
Подъезжая к Москве, Герман и Веник распалились как два скарабея, не поделившие дерьмо носорога. Мочалин громко шипел, доказывая, что Петьку Царёва надо было сдать ещё на допросе. «Чем он лучше нас?.. Срок бы скостили за чистосердечное признание!» Его оппонент стоял на своём. «Они и без нас всё знают… Выгонят — так хотя бы троих!.. Петька — мужик неплохой, к тому же — планерист, глядишь — и нас когда вспомнит!»
— Шурик! Что ты дрыхнешь?! — обратился рассерженный Мочалин к Дятлову, призывая его в арбитры. — Москва скоро, а мы не решили — будем сдавать Петьку или нет!
— Петьку надо сдавать, — безучастно промолвил пробуждающийся арбитр.
Теперь уже спор разгорелся по всей акватории «Бермудского треугольника». Веничке идея вызволять «партнаборовца» душу не грела. Германа напротив, охватила жалость ко всему человечеству. Дятлов, преисполненный чувством справедливости, требовал наказать представителя республиканской номенклатуры. На Московской кольцевой дороге спор уже перешёл на личности, когда в салоне «Волги» тихо и властно прозвучало: «Царёва сдавать нельзя!» Спорщики ошалело уставились на пассажира переднего сиденья. Терентьев по-прежнему сидел не шелохнувшись. Но вскоре их взгляды упёрлись в зеркало заднего вида. Через него на троицу смотрели хмурые глаза пожилого водителя.
— Руководству всё известно, — продолжил человек за баранкой. — Вас начали «пасти» ещё в столовой. В партком Института позвонили, когда вы собрались у капитана Гордеева.
— В партко-о-ом! — не выдержал Поскотин. — Тогда почему не тронули Царёва?
— Номенклатура ЦеКа!
— Теперь всем понятно, что Петьку надо сливать! — радостно отреагировал перегнувшийся через спинку кресла Веник.
— Отставить сливать! Когда я отвозил полковника Захарова, тот между делом сказал, дескать, ребята держались молодцом!
Внезапно на переднем сиденье оживился Терентьев. Он повернулся всем корпусом к водителю и хорошо поставленным баритоном сообщил:
— Я всегда считал офицеров разведки людьми в высшей степени справедливыми и порядочными!
Старый служака на секунду оторвался от дороги и уставился на доселе немого Сергея. Он смотрел на него, как некогда смотрел Иисус на погрязшую в грехе Марию-Магдалину, призывавшую бывших товарок по блуду к усмирению похоти.
— Настоящие коммунисты-руководители!.. — дополнил свою реплику Терентьев, сдвинув брови и устремив ясный взгляд на разделительную полосу пустого шоссе.
Пожав плечами, водитель вновь слился с машиной. Троицу на заднем сиденье передёрнуло. У Германа стало кисло во рту, словно он услышал, как в хорошо сыгранном оркестре кто-то крепко сфальшивил.
Остаток пути нарушители воинской дисциплины, как могли, втирались в доверие к молчаливому старику, которого ещё недавно считали всего лишь деталью интерьера служебной машины. Он же, польщённый вниманием, высказал ряд собственных соображений, которые пассажиры выслушали с большим почтением.
«Вся разведка держится на крепкой выпивке», — заметил он, реагируя на заверения Сергея Терентьева относительно его намерений в случае амнистии завязать пить и учиться только на «хорошо» и «отлично». — «Это до Хрущёва было модно записываться в агенты. В очередь на вербовку становились, сукины дети! Пол-Европы тогда перевербовали. А как Сталина схоронили — так только за деньги! Деньги и бабы! Однако для настоящей вербовки ничего лучше русской водки ещё не изобрели. Наиглавнейший инструмент в нашей работе. Вот и полковник Захаров, когда узнал, что один из вас литр выпил, так и сказал, мол, эти не подведут, любого западного секретоносителя с ног свалят!» У залётчиков отлегло от сердца. Веник даже пошутил, что основной предмет они сдали на «отлично». Но заслужить амнистию оказалось не так-то просто.
Допрос и очередное воинское звание
Композиционное построение первого акта служебного расследования в Институте мало чем уступало по художественной выразительности картине Иогансона «Допрос коммунистов». Четверо нарушителей выстроились в шеренгу напротив Т-образного стола секретаря объединённого парткома полковника Фикусова. По обе его стороны расположились руководители учебных отделений курса и начальник объекта «Рябинка», на котором должны были проходить занятия несостоявшихся разведчиков. Ближе к шеренге сидел их непосредственный руководитель полковник Геворкян и сосал свою неизменную трубку. Из четверых нарушителей двое — Поскотин и Мочалин — стояли, склонив головы. Вениамин был бледен. Терентьев, как овчарка, преданно смотрел на руководство, ловя каждое слово выступавших. Дятлов, напротив, держал себя спокойно и небрежно скользил своими выпуклыми чёрными глазами по деталям интерьера кабинета.
— Капитан Дятлов, прекратите вертеть головой! — возвысил голос секретарь парткома. — Спрашиваю в последний раз: кто ещё с вами был в ночь на двадцать восьмое августа?
— Это в пятницу или субботу? — уточнил невозмутимый Шурик, несколько воодушевлённый тем, что к нему наконец-то обращаются не по условному званию лейтенант.
— Именно так, в ночь с пятницы на субботу, — подтвердил его догадку полковник Фикусов.
— А с которого часа, товарищ полковник, начинать вспоминать?..
— Можно мне, товарищ полковник! — перебил Дятлова капитан Терентьев, сделав шаг вперёд.
— Докладывайте!
Исполненный внутреннего достоинства, Сергей начал излагать недавние события с подробностями и деталями, присущими разве что известному зануде Нестору-летописцу. Он чётко фиксировал каждую новую эволюцию офицерской попойки: когда и кем был поднят первый тост, когда — второй; когда был подан салат, а когда выставляли котлеты с макаронами. Летописец слегка путался в хронологии, сшивая эпизоды, разделённые по времени его приставаниями к медсестре, пением песен и обниманием унитаза.
— Ну, хорошо, — прервал Терентьева вклинившийся в допрос полковник Захаров, — Довольно деталей! Скажите, когда к вам присоединился курсант Царёв?
— Не могу знать, товарищ полковник! — глядя в глаза начальству, доложил Терентьев. — Я в это время сидел на кухне и читал Устав караульной службы.
С трудом превозмогая смех, Захаров уточнил вопрос: «Скажите, капитан Терентьев, а был ли вообще курсант Царёв вместе с вами?»
— Прошу прощения, товарищ полковник, меня так утомило чтение Устава, что когда его дочитал, то уснул и очнулся уже в казарме.
Еле сдерживаемые смешки и притворный кашель прокатились по кабинету. Не лучших результатов добилась комиссия, допрашивая остальных участников рассматриваемого инцидента. Наконец, последовало долгожданное: «Товарищи офицеры, все свободны!». Провинившиеся уже исполняли команду «кругом!», когда секретарь парткома попросил Германа остаться. После того как его друзья вышли, полковник Фикусов сообщил, что, несмотря на предпринятые попытки руководства Института отозвать его представление к присвоению звания «майор», Председатель КГБ СССР, товарищ Федорчук завизировал ранее направленные документы. «В этой связи, — с досадой в голосе промолвил секретарь парткома, — позвольте, Герман Николаевич… — Фикусов запнулся, — поздравить вас и пожелать… — он снова замер, уткнувшись в стол. — В общем, товарищ майор, ждите дальнейших распоряжений… Вы свободны!»