Берсерк
Шрифт:
— Очнулась, — раздался над ухом чей-то незнакомый голос. Чей? Я запрокинула голову и увидела бородатое лицо. Оно покачивалось и плыло. «Меня несут», — догадалась я и пробежала пальцами по носилкам. Это оказалась наспех сделанная из двух жердей и шкуры волокуша с короткими ручками.
— Жива? — улыбнувшись, спросил незнакомец. Я попыталась ответить, но из пересохшего горла вы-, летел какой-то странный, похожий на стон звук.
— На-ка попей. — Бородач перехватил волокушу одной рукой, а другой протянул мне кожаный мешок с водой.
Я глотнула, отерла губы и прохрипела:
— Где
— Кто-кто? — удивился мужик.
— Медведь…
— А-а-а, тот, что тебя подрал, — сообразил он. — Да кто ж его, зверюгу, знает. Ушел. Должно быть, заслышал нас и сбежал. Повезло тебе — медведи человечину любят.
Значит, Глуздырь бросил меня. Что ж, он хорошо запомнил мои слова «каждый сам по себе». Хотя, наверное, так и надо: человеку — дом, зверю — лес… Но как он очутился на моем пути? Верно, он уже давно учуял в лесу следы старой подруги, вот и решил ее проведать. Умница Глуздырь! Без него лежать бы мне где-нибудь в овраге с распоротым животом. А этот бородатый урма-нин, похоже, ничего обо мне не знает… Иначе не стал бы так заботиться.
— Ты как оказалась в лесу? — поинтересовался мужик.
Я закрыла глаза и откинула голову. Научилась притворяться… Бородатый потрепал меня за плечо и разочарованно вздохнул.
— Да оставь ты ее, — сказал ему второй незнакомец, тот, что шел впереди. Я не видела его лица, только широкую, заслоняющую свет спину. — Баба такого страха натерпелась, а ты лезешь с расспросами! Вот придем домой, отдохнет, подлечится, там и узнаем, что к чему.
— А я разве против? — согласился бородач. — Только она какая-то странная. Говорит чудно и одета… Вон, погляди — ни клочка ткани, все из меха. Даже не поймешь, из рабов она или из свободных.
Волокуша остановилась, и на мое лицо упала тень. Должно быть, второй спаситель решил разглядеть меня как следует. Наглядевшись и для верности пощупав мою куртку, он причмокнул и заявил:
— А-а-а, кем бы ни была, ее надо лечить. А если она из рабов, так ей же лучше. Нынче рабам легче живется, чем свободным. При таком-то ярле…
— Опять ты о своем, Брюньольв, — недовольно буркнул бородач. — Все жену Хакону не простишь…
— А ты бы простил, — неожиданно резко перебил его второй, — кабы не знал, чьего она сына носит, моего или ярлова?!
— Простил не простил, а что поделаешь? У Хакона большая власть. Что ты против него? Заяц против коршуна.
— Один заяц, да другой, да третий, — глядишь, коршун и устанет за ними гоняться, крылышки сложит и сядет, — почему-то глухо ответил второй урманин.
Бородатый немного помолчал и согласился:
— Да, Хакон стал плохим ярлом. Законы нарушает. Я слышал, что Халльдор, тот, у которого прошлым летом ярл обесчестил дочь, замышляет худое, готовит людей.
— А я слышал, будто Хакон положил глаз на красавицу Гудрун из Лудара, — откликнулся Брюньольв. — Ее муж сказал, что коли ярл явится за Гудрун, то он пошлет по округе ратную стрелу!
Бородатый поскользнулся на какой-то кочке, волокушу тряхнуло, и я сжала зубы, чтоб не застонать. Мужики говорили о ярле Хаконе, значит, мы были в Норвегии.
— Под ноги гляди, растяпа! — прикрикнул Брюньольв на бородатого мужика. Тот выпрямился, и волокуша снова закачалась в такт их шагам.
— Может, и эта баба побывала под ярлом, вот с горя и подалась в лес? — неуклюже предположил бородатый, но Брюньольв засмеялся:
— Нет. Ярл на такую и не глянет. Он любит красивых, как моя Вана или как Тора из Римуля. Эх, а Тора-то как расцвела! Посвататься бы к ней…
— Так Тора за тебя и пойдет! Она сама себе голова. И усадьба у нее богатая, и ярл ее жалует. Говорят, он ее каждую весну навещает. А тебе в Римуле делать нечего!
Перебираясь через какую-то преграду, мужики смолкли, а я задумалась. Тора… Тора из Римуля…. Где я слышала это имя? Память лихорадочно перебирала былое, но ничего не подсказывала о Торе. Мои спутники опять разговорились. Теперь они обсуждали подати и тинги, вспоминали какого-то Торира Оленя и Эрика, сына ярла Хакона, и болтали о кораблях, что стояли в неведомой мне бухте под присмотром Эрленда, еще одного сына Хакона. Я уже не слушала их. «Тора, Тора, Тора», — упрямо билось в голове. Корабли… Бьерн…
Я охнула и открыла глаза. Бьерн говорил мне о Торе! «Моя сестра — могущественная женщина, — сказал он. — Ее имя Тора. Тора из Римуля». И как я могла забыть! Ведь в усадьбе Свейнхильд мне часто вспоминались его слова о могущественной норвежской сестре!
Бородач услышал мой вскрик и остановился. . — Полегчало? — спросил он.
Я скривилась в подобии улыбки:
— Полегчало…
— Ты кто такая, как очутилась в лесу? — не оборачиваясь спросил Брюньольв.
На раздумья времени не оставалось.
— Меня зовут Дара. Я свояченица Торы из Римуля. Это была чистая правда, но бородач вдруг выронил волокушу и растерянно разинул рот. Брюньольв обернулся.
— Ты — свояченица Торы?! — недоверчиво переспросил он.
Не торопясь с ответом, я разглядывала его лицо. Урманин оказался некрасивым. Его щеки сползали на подбородок, а тот скрывал шею, отчего казалось, что ее вовсе нет. Зато нос, рот и глаза Брюньольва занимали на большом лице так мало места, что невольно хотелось приделать туда еще что-нибудь. Однако ростом и широтой он мог удивить кого угодно. Наверное, даже Черный Трор был меньше… Сверкая глазками, эта туша склонилась ко мне:
— Какая ты свояченица?! Всем известно, что Бьерн, брат Торы, уже давно погиб у берегов Свей!
— Верно! — Мой голос не дрогнул. — Мой муж погиб, а меня взяли в рабство. Слышали о Свейнхильд из Уппсалы? Вот она-то меня и держала на цепи, как собаку!
Уверенность, с которой я заявляла о своем родстве с Торой, заставила Брюньольва усомниться в собственной Правоте.
— Во! — обрадовался бородач. — Вот почему на ней такая одежда! Коли ее держали как собаку…
— Да погоди ты! — рявкнул толстый и вновь подозрительно уставился на меня: — Если ты была у Свейнхильд в Свее, то как оказалась тут?