Берсеркер
Шрифт:
— Это означает, что ты автоматический боевой корабль? — пролепетал он.
Последовала пауза.
— Я не уверен, — пробубнил скрипучий голос. Интонации у него были такие, будто это гундосил президент, спрятавшийся среди стропил. — Возможно, война имеет отношение к моему предназначению, но мое предназначение все еще частично не ясно мне, ибо моя постройка была не совсем завершена. Некоторое время я выжидал там, где был построен, потому что был уверен, что не завершена какая-то финальная операция. Наконец я пришел в движение, чтобы попытаться узнать побольше
Шут сидел на мягком, удобном полу. Чем больше он вспоминал о берсеркерах, тем сильнее трепетал.
— Понимаю. Во всяком случае, кажется, начинаю понимать. Так что же ты все-таки знаешь о своем предназначении?
— Мое предназначение — уничтожать все живое, когда я сумею его обнаружить.
Шут сжался в комочек. Потом едва слышно спросил:
— А что тебе тут не ясно?
На этот вопрос берсеркер ответил двумя своими:
— Что такое жизнь? И как ее уничтожают?
В течение полминуты раздавался звук, который компьютеры берсеркера распознать не могли. Он исходил от протоплазменной компьютерной единицы, но если это была речь, то на неизвестном берсеркеру языке.
— Что это за звук ты издаешь? — осведомилась машина.
Шут запыхтел стараясь отдышаться.
— Это смех. Ох, смех! Итак. Ты не закончен. — Он содрогнулся. Вновь осознанный ужас положения, в котором он оказался, отрезвил шута. Но тут же последовал новый приступ смеха; уж слишком нелепа ситуация. — Что такое жизнь? — наконец проговорил он. — Я тебе скажу. Жизнь — это великая угрюмая серость, и она насылает страх, боль и одиночество на всех, кто ей подвержен. Ты хочешь знать, как ее уничтожить? Что ж, вряд ли тебе это по силам. Но я открою тебе лучший способ одолеть жизнь — это смех. До тех пор, пока мы сможем сражаться с нею этим способом, она нас не одолеет.
— Должен ли я смеяться, дабы помешать этой огромной-угрюмой-серости поглотить меня? — поинтересовался корабль.
Шут задумался.
— Нет, ты машина. Ты не... — он прикусил язык, — ... протоплазменный страх, боль и одиночество никогда тебя не побеспокоят.
— Меня ничто не беспокоит. Где мне найти жизнь и как произвести смех, чтобы бороться с ней?
Шут внезапно ощутил вес кубика, болтающегося у него на шее.
— Дай мне минутку пораскинуть умом.
Минуты через три он встал.
— Если у тебя имеется визуализатор типа тех, которыми пользуются люди, я сумею показать тебе, как создается смех. Пожалуй, даже смогу направить тебя в то место, где есть жизнь. Кстати, не можешь ли ты срезать эту нить с моей шеи? Разумеется, не причинив мне вреда!
Пару недель спустя в главном штабе планеты А вековая дрема внезапно была нарушена. Стационарные роботы верещали, жужжали и вспыхивали, а мобильные метались туда-сюда. Минут через пять они сумели разбудить надзирающих за ними людей, и те поспешили в штаб, затягивая портупеи и заикаясь.
— Это учебная тревога,
Опустившись на четвереньки, он снял панель с основания самого большого робота и заглянул внутрь в надежде обнаружить какую-нибудь причину неполадки. К несчастью, он не имел ни малейшего понятия о робототехнике; вспомнив об этом, поставил панель на место и вскочил на ноги. Да, о планетарной обороне он тоже ничего не знал, и достаточно ему было вспомнить об этом, как он с воплем понесся прочь, взывая о помощи.
Так что планета не оказала сопротивления — ни действенного, ни какого-либо еще. Но атаки тоже не последовало.
Не встретив сопротивления, сорокамильная сфера зависла прямо над Столицей — достаточно низко, чтобы ее тень заставила множество озадаченных птиц улечься спать прямо в полдень. Люди и птицы в этот день потеряли массу продуктивных рабочих часов; но потерянная работа почему-то оказала куда меньшее влияние, чем предполагало большинство людей. Прошли те дни, когда выжить человеческой расе на планете А позволяло только прилежнейшее внимание к своим обязанностям, хотя большинство жителей планеты этого еще не осознали.
— Велите президенту поторопиться, — потребовало изображение шута с видеоэкрана в штабе, вышедшем из своего сонного оцепенения. — Скажите ему, что я должен срочно с ним переговорить.
Тут, тяжело дыша, как раз подошел президент:
— Я здесь. Я узнаю вас и помню суд над вами.
— Как ни странно, я тоже.
— Вы что, склонились к предательству? Уверяю вас, что если вы привели берсеркера к нам, то не можете рассчитывать на снисхождение правительства.
Изображение издало запретный шум-стаккато, прозвучавший из открытого рта запрокинутой головы.
— Ох, умоляю, могущественный президент! Даже мне известно, что ваши министерство обороны — а-н-е-к-д-о-т, прошу простить за непристойное слово. Это сточная канава для изгоев и неумех. Так что я пришел предложить милосердие, а не просить о нем. Кроме того, я решил официально принять имя Шут. Будьте любезны в дальнейшем обращаться ко мне именно так.
— Нам нечего вам сказать! — рявкнул министр обороны, вошедший как раз вовремя, чтобы услышать оскорбления в адрес своего министерства; его лицо побагровело, будто красный гранит.
— Я не возражаю против разговора с вами! — поспешно возразил президент. Не сумев произвести впечатление на Шута через видеоэкран, он теперь почти физически ощутил вес берсеркера над своей головой.
— Тогда давайте потолкуем, — произнесло изображение Шута. — Но не настолько тет-а-тет. Вот чего я хочу.
Чего я хочу, сказал Шут, — это чтобы переговоры, лицом к лицу с Комитетом, передавались в прямом эфире по всепланетной трехмерке. Он объявил, что явится на переговоры «с достойным эскортом», и заверил, что берсеркер находится под его полным контролем, хотя и не объяснил, каким образом. Корабль, сказал он, не начнет стрельбу.