Бес смертный
Шрифт:
Карл Фридрихович сделал удивленное лицо, но промолчал. Я тоже промолчал, но брови на всякий случай поднял.
– Сам ты стукач, говно газетное, – шипел Железный, и его худое, жесткое лицо с каждым новым словом все сильнее бледнело и каменело. – Что ты тут гонишь? Сиди у себя в конторе и не лезь к людям. Тебя сюда не звали, лох старый. Ты иди к своим юмористам бухать, там тебе нальют…
– Сядь, придурок, – сказал Дик.
Железный подавился замерзшим на языке ругательством.
– Чего ты сказал? – наконец выдавил он. – Чего ты…
– Я сказал – сядь, придурок, – повторил Дик, и я понял, что пожилой журналист владеет не только карандашом и клавишами пишущей машинки. Любой понял бы.
В дальнем углу зашептались волосатые. Мне не нужно было прислушиваться, чтобы различить довольный голос: «Сейчас наваляет писатель Железному. Давно пора. Оборзел, сука. Достал».
Железный сощурился, скривил губы и вдруг повернулся к собратьям.
– Идем отсюда на хуй, – сказал он, непонятно к кому из собратьев обращаясь. – Пусть тут в игрушки играют. – И двинул потянулись за ним, остальные кожано-волосатые остались на своих местах.
– А ты, – Железный хрестоматийно развернулся в дверях и пальцем, унизанным тяжелыми стальными перстнями-черепами и кольцами-змеями, указал на Дика, – ты у меня еще получишь. И никакие менты тебе не помогут. Отцу Вселенной я тоже от тебя приветик передам.
Телохранители налетели на резко замершего для постскриптума шефа и неловко затоптались в дверном проеме. Когда они наконец исчезли, Дик обвел тяжелым взглядом всех присутствующих, задержав его на нас с Карлом Фридриховичем.
– Ну что же, – сказал журналист. – Все, что ни делается, все к лучшему. Железный нас покинул, а оставшиеся, я думаю, обладают здравым смыслом в большей степени, чем эта суперзвезда…
В комнате тихо захихикали.
– Чтобы закрыть этот вопрос, скажу для тех, кто не знает. В полиции я не служил, не служу и служить не собираюсь. Я всю жизнь любил и люблю рок-музыку и буду делать все, чтобы она в нашей стране вернула потерянные в свое время позиции.
Мне стало смешно – слова Дика слишком уж напоминали дежурную клятву на вечеринке какого-нибудь тайного общества.
– Мы провели большую работу. Если кто-то думает, что это было легко, то…
Дик кашлянул, давая всем понять, что это было нелегко.
– В общем, я считаю, что нужно начинать работать. Команда, на мой взгляд, подобралась отличная, здесь представлены лучшие музыканты и группы нашего города…
Я услышал, как журналист проглотил слюну. Большинство тех, кого я видел в полутемной комнате вполне приличного загородного дома, куда меня привез Карл Фридрихович, Дику не нравились. Это я знал со слов Русанова, да и от Дика тоже – он сам выходил на меня в поисках справочного материала и иногда комментировал происходящее в том, что он называл «рок-подполье».
– У нас будет не просто клуб, где вы будете играть и получать за это деньги. Легально, я подчеркиваю – легально. Я знаю, что вы зарабатываете на подпольных концертах, но это, вы же сами понимаете, чревато…
– Чревато, чревато, – кивнул давешний красавец. – Меня тут тоже чуть не повязали.
– А кто это? – прошептал я Карлу Фридриховичу, и тот одними губами ответил:
– Новая группа, «Гости». Это их лидер, Сухоруков… Модный парнишка, перспективный.
Неизвестно, что имел в виду мой куратор, назвав Сухорукова перспективным, но ответ меня удовлетворил.
– Власть уже не может нас игнорировать, – продолжал увлекшийся журналист.
Я хоть и хорошо слышу, но я не могу быть живым детектором лжи. Однако в этом случае я был уверен, что Дик говорит чистую правду. Во всяком случае насчет того, что он не имеет отношения к полиции. То есть сейчас он был совершенно искренним и свято верил в то, что говорил, – такие чистые были у него интонации, голос не дрожал, не напрягалась гортань, речь его была легка и чиста, как первая рюмка хорошей, холодной водки.
– Не может она не знать, что мы есть и чем мы занимаемся, не может не реагировать на нашу деятельность.
– Подумаешь, деятельность, тоже мне, – вставил Сухоруков. – Музыку играть…
– Вот мы и объясним ей, власти, что ничего дурного не делаем, что следует разрешить молодежи заниматься музыкой, следует показывать ее людям, а люди пусть сами решают – нужна она им или нет… Ну, все это мы уже обсуждали. Да, совсем забыл… С нами будет Русанов – от, так сказать, деятелей официальной культуры. Если кого-то начнут смущать тексты песен, Русанов будет их отстаивать, ну а если тексты и в самом деле безграмотны – поможет их выровнять, довести до более или менее профессионального литературного уровня. Он уже дал свое согласие.
– Класс, – прошелестело по комнате. Книги Русанова здесь любили.
– Завтра мы с Кириллом, – Дик кивнул в сторону Карла Фридриховича, – идем в управу, и у нас будет последний разговор с представителями городских властей. Если мы завтра договоримся, то, считайте, дело пошло. Нам дадут помещение, аппаратуру… В общем, молитесь, держите кулаки и все такое… Завтра вечером будет принято решение. Пан или пропал.
Карл Фридрихович тихонько кашлянул. Удовлетворенно так, тепло и уютно хрюкнул.
– Ну что же, – сказал он, прочистив горло. – Кажется, всем все ясно? Я, к сожалению, должен ехать… Мы с Боцманом откланиваемся и завтра вместе с Виталием сообщим всем о принятом наверху решении.
Мы первыми вышли из домика, спрятавшегося в густых кустах сирени, и сразу сели в машину. Я достал телефон, который по требованию куратора во время собрания был отключен.
– Ждешь звонка? – спросил Карл Фридрихович.
– Ну, Отец Вселенной-то должен проявиться. Мы же с ним стрелку забили, а я его, получается, продинамил. А чей это дом, кстати?