Бес в серебряной ловушке
Шрифт:
Отец Руджеро пылал упоением. Сколько усилий приложил полковник Орсо для поимки мальчишек! Правильно предположив, что те сумели незамеченными проникнуть в город, он методично предупредил всех владельцев оружейных лавок и мастерских, посулив награду за сведения о слепом парне. Ведь отряженные на поиск и погребение убитых солдаты сообщили полковнику, что тела обобраны до последней меры пороха. А значит, мальчишкам непременно пришлось бы продать в Венеции захваченные трофеи.
Это было правильно. Здраво и предусмотрительно, как почти все, что делал до тошноты безупречный полковник. Более того, это сработало: Гамальяно попался в расставленный силок… и вырвался из него, нанеся нападавшим
Торговцы, сидящие на площадях, скупщики драгоценностей – Орсо плел сеть, непрестанно уменьшая ее ячейки, но все было тщетно. Искать же мальчишек по тратториям Венеции, наводненной иноземцами, наемниками, мошенниками и прочим изворотливым и недоверчивым к властям людом, было поистине головоломной задачей. Разве мог полковник хоть на миг предположить, что британец Мак-Рорк добровольно пойдет к властям?!
Что ж. Руджеро почувствовал, как в крови вибрирует азарт. Дело за малым. Отыскать эту жалкую ночлежку и проследить за появлением слепого хитреца. А там… Увы, Гамальяно одинок, едва ли кто-то заметит его исчезновение из бренного мира. Разве что друг, сыгравший столь роковую роль в его судьбе. Но чувства служивого мало тревожили отца Руджеро.
Глава 12
Слепой
Прошло три бесконечных, уныло пустых дня. Годелот убеждал себя, что ждет вестей из Патриархии, но под тонкой кисеей пустых самовнушений сидела твердая уверенность, что визит в канцелярию был бессмысленной тратой времени.
Кирасир вообще находился в премерзком расположении духа и сам вызывал у себя глухое раздражение. Все решения, принятые в последние недели, выглядели ребяческими, но новые отчего-то не приходили. Порой ему казалось, что он попросту вырос сам из себя, как дети вырастают из собственной рубашки. И оттого прежние цели и убеждения уже казались отжившими, а новые еще не успели народиться, оставив его на зыбком рубеже вчерашнего и нынешнего дня.
Он стремился в этот город в поисках справедливости. Но, заглянув в ее рыбьи глаза, отчетливо понял, что одна жалкая крупица пороха, уцелевшая при взрыве пороховницы, никому и никогда не докажет, кто виноват в приключившемся несчастье.
Пышная, шумная, кичливая Венеция была для него чужой и непонятной. В первый вечер после ухода Пеппо кирасир решил было сгоряча напиться. Но, с десять минут проторчав в раздумьях у стойки, Годелот вдруг почувствовал, что залить дурное настроение вином не удастся, а случайные знакомства за кружкой все равно не заменят ушедшего друга. Он вышел из трактира и долго бесцельно бродил по улицам.
Зачем вообще оставаться в этом муравейнике? Ему больше некого разочаровывать, так отчего не пойти по отцовским стопам? Солдатом удачи под командованием какого-нибудь оборотистого кондотьера можно поглядеть мир, а одиноких молодых вояк вроде него всегда охотно вербуют в наемные войска. Но эти мысли, заманчивые на свой лад, упирались в одну, не оставлявшую шотландца все эти дни. Куда подался Пеппо?
И кирасир знал, что не сможет покинуть город, где остался его отважный и беспомощный друг.
…Погруженный в размышления, Годелот поднимался по темной лестнице в осточертевшую ему комнату, удивляясь несвойственной этому часу тишине. Днем здесь часто бывало пустынно, ибо постояльцы большей частью обретались в городе, но в столь позднее время траттория всегда кипела жизнью: топот, скрип половиц, хлопанье дверей, брань и пьяные песни нестройной симфонией возвещали об окончании многотрудного дня.
Сегодня же шумный «курятник» замер в напряженной
Годелот невольно замедлил шаги, ощутив укол недоумения. В коридоре, как всегда, царила непроглядная тьма, но кирасир, уже привычный к заведенным в траттории порядкам, уверенно дошел до двери, взялся за кольцо, нашаривая в кармане ключ, а дверь поддалась, обиженно скрипнув. Годелот замер. Почему дверь не заперта? Он прекрасно помнил, как поворачивал ключ в хлипком замке. Неужели Пеппо?..
Охваченный радостью, шотландец распахнул дверь, ворвался в темную комнату и тут же остановился. Секундный восторг сменился едким разочарованием. Даже во мраке юноша ощущал, что пустая комната будто насмехается над его глупым порывом. Но первый укол сожаления немедля заглушился вновь вспыхнувшим недоумением. Годелот торопливо зашарил ладонью по столу, ища огниво. Так что же, в убогую клетушку наведался вор, польстясь на оставшееся оружие?
Свеча сварливо затрещала, неохотно озарив комнату тусклым огоньком, шотландец огляделся, и брань сама собой угасла на губах.
Потрясенный Годелот стоял со свечой в руке посреди ужасающего разгрома. Он и вообразить бы не сумел, что из его скудного имущества можно учинить такой хаос.
Обе койки были опрокинуты, распоротые тюфяки стыдливо разметали по полу комковатое соломенное нутро. Оторванная от подоконника доска уродливо топорщилась остриями щепок. Еще две доски были выворочены из пола, который теперь зиял длинными черными ущельями, окаймленными лохмами пакли. Зато мушкет, вопреки первой мысли шотландца так и не заинтересовавший безымянного визитера, валялся на полу. Два арбалета и свернутая тетива по-прежнему лежали на столе рядом со шлемом убитого мародера.
Кирасир медленно поставил подсвечник на стол, снимая с плеча суму. Такой кавардак нельзя учинить бесшумно… И комнату оставили открытой, но никто из постояльцев не рискнул сунуться сюда даже за дорогим мушкетом. Вывод простой: к нему приходили с обыском. Потому-то и притихла траттория в неурочные часы. Что ж, в этом есть свое преимущество. Ведь соседи и хозяин не могут не знать, кто внушил им такой страх.
…Час спустя Годелот вернулся в комнату, зло хлопнул дверью и в полном опустошении рухнул на выпотрошенный тюфяк. Хозяин даже не высунул трусливого носа из своих апартаментов на первом этаже. На стук постояльца он пробормотал из-за двери какую-то бессмыслицу: его, мол, не касаются чужие грешки и Годелоту не след впутывать честного старика в свои подозрительные дела. Взбешенный кирасир прошел по всем трем этажам, стуча в двери. За одними царила неестественная тишина, сразу выдающая, что в комнате кто-то отчаянно притворяется отсутствующим. Из-за других его поочередно назвали иноземным прохвостом, ублюдком, грязным лютеранином и висельником. Однако все это разнообразие свелось к общему предложению убраться прочь от двери.
И лишь портниха, приоткрыв щелястую створку, опасливо выглянула в коридор:
– Ты чтой-то вычудил, служивый? – прошептала она, блестя в темноте глазами, в которых ясно читалось любопытство. – Клирики по твою душу приходили и двое солдат. Ты того, милый, поосторожней будь. Святые отцы зазря в гости не пожалуют. Ежели ты лютеранин, альбигоец, или как вас там кликать, безбожников, – так вас в Венеции хоть пруд пруди, вот со своими и хороводься. А мы люди простые, нам ваших иноземных фокусов не понять, да и не надо.