Бес в серебряной ловушке
Шрифт:
Дверь категорично хлопнула о косяк, а Годелот мрачно зашагал назад. Итак, Патриархия все же отозвалась, хоть и не такого ответа ждал кирасир…
Полковник Орсо деловито чеканил шаги по полутемному холлу, глядя, как стремительно сужается на полу светлая дорожка, трепещущая факельным огнем. Но вот часовые захлопнули тяжелые створки парадного входа, и Орсо, оставшись вне видимости подчиненных, потянулся самым некомандирским образом и перешел на более неторопливый шаг. В Венеции он всегда скучал.
Приоткрытая дверь буфетной приветливо чертила на темных
Не без удовольствия предположив, что в буфетной найдется чем подогреть аппетит к ужину, Орсо предупредительно стукнул костяшками пальцев в резную дубовую створку и вошел. Умиротворенное расположение духа тут же дало трещину – у камина виднелась черная ряса.
Обернувшись на стук, отец Руджеро кивнул полковнику. Отметил, как тот помрачнел, и мысленно ухмыльнулся: он никогда не мог понять, чем так раздражает этого вояку. Сам Руджеро всегда относился к Орсо без особой неприязни, считая его человеком по-солдатски недалеким, но уважая за служебное радение и исполнительность.
– Доброго вечера, – проговорил он самым доброжелательным тоном и поднял бокал, что держал в руке. – Не присоединитесь ли ко мне, полковник? Это вино бесподобно, вы будто чувствуете каждую ягоду винограда вместе с растворенным в ней солнечным лучом. Вы бывали во Франции?
– Приветствую и вас, святой отец. – Неспешно подойдя к буфету, Орсо тоже наполнил бокал. – Великолепное вино… Право, мне даже занятно видеть, как тонко вы разбираетесь в благородных напитках. Не в нищете ли и скромности видят свое призвание братья-доминиканцы?
Но в ответ на этот выпад монах лишь взмахнул рукой:
– Бросьте, Орсо! Не путайте голубей с павлинами. Скромность призывает меня пренебречь шелком и бархатом, ибо слуге Божьему к лицу лишь холстина и грубая шерсть. Скромность велит мне идти пешком всюду, где пройдет пеший, не соблазняясь экипажем. Но не сам Господь ли обучил праотца Ноя виноделию, дабы подкрепить тем самым свое прощение роду людскому? Не следуйте букве, полковник, всегда ищите суть.
– Уж не нравоучаете ли вы меня, отец Руджеро? – улыбнулся Орсо, впрочем, не сумев до конца отцедить из улыбки осадок сарказма. Доминиканец сегодня был редкостно благодушен, но в этой словоохотливой приветливости Орсо ощущал легкий оттенок… чего? Волнения? Скорее, воодушевления.
Впрочем, полковник уже не раз убеждался, что за суховатой учтивостью Руджеро скрывается кипучая бездна энергии. Холодная смиренность манер, приличествующая сану, не всегда помогала доминиканцу притушить пытливый и беспокойный огонек, часто мелькавший в глубоко посаженных глазах. Итак, неуемный монах что-то вновь затеял? Или просто молчаливо злорадствует, зная, что Орсо уже несколько дней безуспешно просеивает город в поисках проклятого слепого мальчишки.
Эта мысль окончательно испортила полковнику настроение: видит бог, Руджеро было над чем потешаться. Начиная поиски, Орсо не мог предположить, сколько в Венеции слепых, сколько подмастерьев, сколько лжецов. А также – сколько здесь слепых лжецов и лживых подмастерьев.
Снова раздался легкий стук в дверь, и вошел лакей с шандалом в руке:
– Святой отец, господин полковник, ужин подан.
– Нет, благодарю, я не хозяин моему брату во Христе и ждать его заставлять не вправе.
Монах поставил на буфет недопитый бокал и, кивнув полковнику, спешно вышел.
«Какой благородный пафос!» – подумал Орсо с неприязнью, направляясь к столовой.
Ужин был превосходен, как и всегда. Однако спешное исчезновение доминиканца занимало полковника куда больше куропатки в вине. Поразмыслив некоторое время, Орсо кликнул лакея и потребовал письменный прибор. Набросав короткую записку и отдав ее мальчику-скороходу, полковник вернулся к столу и теперь уже со спокойной душой приступил к трапезе.
Годелот задумчиво складывал скудное имущество в седельную суму. Возможно, он зря суетится, да и постой оплачен еще на два дня вперед. Ну и ладно. Хозяин в любом случае удержал бы с него за разгромленную комнату.
Снова предстояло искать приют, но эта комната, после ухода Пеппо раздражавшая кирасира своей тишиной и безликостью, теперь казалась еще и опоганенной чужим вторжением. Эти доводы отлично подходили, чтобы объяснить себе желание перебраться в другую тратторию, а также удачно маскировали глухо скребущую на дне души тревогу.
Пеппо оказался прав. Кто-то и правда неумолимо смотрел в затылок, и недобрый этот взгляд наконец заставил Годелота задуматься, не зря ли он упорствует. И не будь шотландец столь непреклонен в своем юношеском упрямстве, он уже признал бы, что неосмотрительно полез в дурную историю.
Взяв со стола смотанную тетиву, Годелот на миг остановился, машинально водя пальцами по гладким волокнам. Придет ли Пеппо в воскресенье на условленное место? Его необходимо предупредить, рассказать ему об этом нелепом обыске… Да и попросту хочется увидеть поганца и убедиться, что он цел и невредим.
Колокол раскатил в ночной тишине густой звон – до рассвета оставалось около трех часов. Сталкиваться с хозяином не хотелось, но и бродить по ночной Венеции было неразумно, потому кирасир опустился на колченогий табурет, налил в кружку воды, нетерпеливо взглянув в темный провал окна. Поправил закопченными щипцами чахлый свечной фитилек, раздумывая, не скоротать ли время за чтением. И тут же вспомнил, как неловко обращался со свечными щипцами отец. В его крупной могучей руке они казались забавно маленькими, свеча обычно гасла, а мать вновь зажигала ее головешкой из печи.
– Уго, ты ровно медведь! – со смехом говорила она, отбирая у отца щипцы, а тот гулко хохотал, уверяя, что девичьи игрушки не для мужских рук.
…Годелот встряхнул головой. Воспоминания следовали по пятам, вкрадчиво завладевая им, стоило лишь на миг отпустить узду самообладания. Как яростно и убежденно клеймил он Пеппо за неуживчивость и нежелание разомкнуть броню своей обособленности! А ведь в чем-то тетивщик был прав. В зыбком и ненадежном мире любая привязанность делает человека уязвимее. Счастье любви, дружбы и даже простой симпатии всегда сполна оплачивается страхом потери. «Блаженны нищие духом…» Отчего-то прежде он не замечал подспудного смысла этих слов.