Бес в серебряной ловушке
Шрифт:
Однако люди зря боятся отцов-инквизиторов. Лицом к лицу с обвинителем можно лгать, хитрить, каяться – словом, искать выход из западни. Некоторым это даже удается. Но бесполезно изворачиваться перед самим собой. В одиночном каземате, гулком, полутемном и полном отголосков чужой боли и ужаса, с узким ремешком на ноге или «вилкой еретика» [7] под подбородком, люди быстро становятся податливыми, как воск.
Отец Руджеро был искусным палачом, предпочитая пытку нравственную физической. Он знал толк в медленных истязаниях, что дают людям время переосмыслить свои предпочтения. Но, сказать по справедливости, Руджеро не был так холодно и деловито жесток, как многие его собратья по борьбе с
7
Вилка еретика – орудие пытки в виде ошейника с двумя противоположно направленными заостренными «вилками», одна из которых упиралась в подбородок, другая – в основание шеи, позволяя держать голову лишь максимально запрокинутой.
Почти под самым потолком в камень уходила темная щель – эта отдушина позволяла сносно слышать, что творится в допросной. Подчас деморализованные люди впадали в неистовство, и среди рыданий, молитв и проклятий можно было услышать немало важных сведений. Вот и сейчас доминиканец терпеливо отсчитывал неспешную поступь минут, прислушиваясь к звукам, доносящимся из допросной. Первые полчаса арестант бушевал, бранился и кричал, и Руджеро спокойно пережидал эту вспышку. Юнец еще не ощутил онемения конечностей, его переполняла ярость. Но время шло…
Вот наступила тишина, рассеиваемая лишь отголосками прерывистого дыхания. Вот снова вопли злобы, но уже без прежних силы и дерзости. А потом снова мерный хрип, прерываемый неразборчивыми звуками. Бормотание? Молитва? Плач? Неважно. Наступил решающий этап, теперь только набраться терпения. Мальчик непременно сломается.
Руджеро был уверен, что юный шотландец не поддался бы угрозам гибели. Он знал эту отроческую фанаберию, диктующую юношам дурацкий девиз «Победа или смерть». Но адское существование в плену изуродованной оболочки – это не для Мак-Рорка, вояки до мозга костей.
Однако время шло. Доминиканец прислушался: в допросной было тихо. Он чуть сдвинул брови в недоумении. Что там происходит? Не повредил ли брат Ачиль кирасиру какой-нибудь важный сосуд, что могло вызвать серьезную кровопотерю? Руджеро вовсе не нужен истекший кровью арестант, нет, Годелот необходим живым… Не пойти ли проверить? Нет, еще рано… Терпение.
Но усидеть в кресле монах больше не мог. Он встал и начал задумчиво мерить шагами тесную комнату, освещенную узкой полосой солнечного света, вливающегося сквозь окошко, похожее на бойницу. Не может быть, чтобы шотландец действительно не знал, где скрывается Джузеппе. Он знает. А вот о Трети может и не знать. Годелот не чета изворотливым фанатичным Гамальяно, он не стал бы укрывать страшный артефакт даже из дружеских сантиментов. Люди его замеса обычно гнушаются такого рода вещами, предпочитая более привычные формы силы и власти – золото и закаленную сталь.
Нет, нужно найти слепого прохвоста. И нужно торопиться. Джузеппе остался один в Венеции, кишащей авантюристами всех мастей. Тут и зрячие ходят по тонкому льду. А значит, любой день для него может стать роковым. Со смертью же последнего Гамальяно Наследие канет в небытие.
Отец Руджеро все еще колебался, не навестить ли ему узника, когда откуда-то из лабиринта каменных коридоров, разветвлявшихся за дверью, донесся надвигающийся рокот торопливых шагов. Доминиканец резко обернулся: здесь доселе не случалось незваных гостей. Кто мог пожаловать в это уединенное место? Однако Руджеро не растерялся. Кто бы это ни был, он один, а значит, хозяином положения все равно остается доминиканец.
Уверенная поступь приблизилась, в дверь требовательно постучали, и монах
– Здравствуйте, полковник, – с невозмутимой вкрадчивостью проговорил монах. – Не скрою, я удивлен.
– И вам не хворать, святой отец! – отсек в ответ офицер, захлопывая дверь за спиной. – Вы удивлены? Я скажу больше: я потрясен. За годы нашего знакомства я не раз убеждался, что вы на многое способны. Но ваше убежище превзошло все мои нехитрые фантазии.
Руджеро нахмурился – учтивый сарказм Орсо всегда казался ему фиглярством.
– Полковник, я польщен вашими словами, но позвольте спросить, как вы попали сюда, незваный и… непосвященный?
Орсо же лишь усмехнулся:
– Вы стали жертвой собственной мудрости, святой отец. Не вы ли сами утверждаете, что нельзя недооценивать соперников? Все последние дни вы просто сияли самодовольством, особенно лучезарным на фоне моих неудач. Что ж, я не смог выследить мальчишек, значит, мне нужно было следить за вами и вашим вурдалаком в рясе, братом Ачилем. Как вы терпите рядом с собой этого выродка?
Но монах коротко взмахнул рукой:
– Мы говорим не о моих сподвижниках по вере, полковник, и не вам судить брата Ачиля. Отбросьте это ерничанье и извольте объяснить, что вас привело сюда. Я нашел британца – это моя заслуга. Я не нашел Гамальяно, и это мой просчет. Чего вы хотите, Орсо?
Полковник вдруг миролюбиво покачал головой:
– Не сердитесь, Руджеро. К чему этот обвиняющий тон? Я пришел вовсе не ссориться с вами и не оспаривать ваши достижения. Право, я, скорее, должен восхищаться. – Орсо вдруг прямо взглянул на монаха и негромко вопросил: – Стало быть, здесь вы допрашиваете тех, кого вам не удается арестовать на законных основаниях? Ловко, Руджеро… ах как ловко! Я уже давно заинтересовался, что ведет вас порой к этому жалкому островку, где, кроме чаек да развалин тюрьмы, нет ничего примечательного. Вы так погружены в себя и одухотворены после этих путешествий. Я-то по наивности думал, что вы и вправду ездите сюда молиться о погибших грешниках, за что вас многие так почитают. Кто бы мог подумать, что вы устроили здесь настоящий застенок под сенью католического креста? Вы страшный человек, святой отец… Скажите, а души замученных здесь каторжан не мешают своими воплями вашим допросам?
Доминиканец долго молчал, глядя в глаза полковнику, а потом мягко ответил:
– Законные основания? Скажите, полковник, это выражение не вызывает у вас зубной боли? Я был бы рад повиноваться закону, если бы в этом несчастном мире существовал некий разумный закон. Но законы нашего времени корявы, как почерк деревенского приказчика. У меня иногда есть нужда в тихом местечке, где можно воззвать к заблудшей душе без бдительного присмотра Саби [8] и их бесполезного лопотанья.
8
Саби дель Эрезия – коллегия именитых граждан Венеции, на которых лежала обязанность контролировать судопроизводство венецианской инквизиции.
– Вот оно что. Я всегда уважал вас, святой отец, за умение всему найти объяснение. То есть арестованный вами юный служивый настолько премерзостен, что вы бескорыстно взяли на себя труд изгнать из него дьявола. – Орсо слегка наклонился вперед и понизил голос: – И дело, конечно, вовсе не в том, что мальчишка по незнанию порядков судопроизводства уверен, что находится на настоящем суде, хотя здесь нет ни патриарха, ни Саби, ни нунция. И сведения из него можно добывать любыми способами, ведь тело несчастного парня едва ли станут искать. Вы настоящий виртуоз, святой отец. Признаю, я не гожусь вам и в ученики с моими примитивными методами.