Besame mucho, клуша!

Яковлева Анна

— Помогло?

— Не совсем. — Василий совершил героическую попытку снять пиджак, но потерял равновесие, и Лера поддержала его.

Руки путались в рукавах, пальцы — в пуговицах, война с пиджаком затягивалась, и Лера снова пришла на помощь.

— Из-за кого ты так?

— Из-за женщины — из-за кого ж еще, — поразился Лериной бестолковости Василий. Общими усилиями пиджак наконец был побежден и водворен на спинку стула.

— Коварная? — хихикнула Лера, отгоняя липкий страх.

— Еще какая коварная. Понимаешь, поспорила на меня. Вернее, поспорила

на акции, что я ее это… трахну, короче, и обо всем забуду. Обо всем забыть — ништяк, а?

Лера закусила губу и уперлась взглядом в рисунок на ковре. Не этого ли она ждала и боялась? Besame mucho.

— Ты выиграла акции, а не купила, — обличил наконец лгунью Василий.

— Прости, — выдавила Лера, подняла глаза и столкнулась с неожиданно трезвым взглядом.

— Не могу, — мотнул головой Василий и рухнул на диван. Буквально через секунду с дивана донесся храп.

Лера стащила с пьянчужки брюки, тщательно сложила и отнесла в гардеробную. В спальне нашла плед, вернулась и укрыла подгулявшего любимого мужчину — что еще она может сделать на прощание?

«Так тебе и надо, — вертелась бодренькая мысль, — так тебе и надо. Никакая ты не клуша, тряпка, рохля, размазня. Ты — змея подколодная, подлая, лживая тварь, предательница, исчадие ада. Мария Медичи».

Лерой овладела апатия. Не стоит ждать, когда этими эпитетами тебя наградит трезвый Крутов. Пора домой. Загостилась.

Громыхнула входная дверь — на вахту заступила Игнатьевна.

Крутов, чертыхаясь и стеная, сел на диване. Если в доме Игнатьевна, со сном можно проститься: была у домоправительницы одна черта — в ее руках все горело и грохотало.

— Миленький мой, Василь Василич, — зачастила домоправительница, обнаружив хозяина неглиже, — я-то и не чаяла вас застать, и хлопаю дверью, знай себе. А где наша девонька, где Валерочка?

— Не знаю, — буркнул Василий, — наверху, наверное.

С памятью у Василия всегда был полный порядок, ее не отшибало любое количество выпитого накануне. Он помнил, что высказал вчера все Ковалевой, а дальше — не его проблема. Вряд ли приличный человек останется в доме, если его вывели на чистую воду. Ушла — скатертью дорожка. Никого не держим, а уж интриганку и подавно. Для всех будет лучше, если она уйдет без долгих разговоров и объяснений.

— Василь Василич, слава богу, я так за вас рада, — продолжала чирикать Игнатьевна, — вы такая пара с Валерочкой — душа радуется, на вас глядя. И детишки красивые будут.

— Обойдемся, — буркнул Крутов.

— Тьфу на вас.

— Игнатьевна, — простонал Василий, — у нас есть рассол?

— От токсикоза не рассол, от токсикоза молочко хорошо.

— Первый раз слышу, — массируя виски, проворчал Крутов, — ну неси молоко.

— Кому? — заподозрила неладное домоправительница.

— Мне, конечно.

— Да разве ж вам молоко? Молочка нужно Валерочке, — всплеснула руками Игнатьевна.

— Обойдется.

— Да что ж вы заладили: «Обойдется, обойдется»? Не обойдется, миленький вы мой, уже не обошлось. Да не переживайте вы так, все будет

хорошо, это часто бывает — токсикоз в первой половине беременности. Или я что-то не то говорю? — заметив вытянувшуюся физиономию хозяина, смутилась Игнатьевна.

— Беременности?

— Ну да. Давеча Валерочка как в обморок-то грохнется в спальне, аж стены зашатались. Я как услышала, чуть кастрюлю не выронила с кипятком — откидывала креветки для салатика.

— Подожди, подожди, Игнатьевна, что ты такое говоришь? Откуда ты знаешь?

— Миленький, Василь Василич, я думала, она с вами вчера-то поделилась радостью. А разве нет?

— Нет, — мотнул больной головой Василий.

— Она и сама не знала, — лопотала Игнатьевна, — а вот только как я спросила, так и поняла, что тяжелая. Так что вы скоро папашей станете. — Домработница замолчала, оценивая впечатление. Глаза-бусинки, не мигая, смотрели на Крутова — не каждому выпадает счастье сообщить такую новость хозяину.

Новость произвела легкое сотрясение мозга.

Проводив диким взглядом домоправительницу, Крутов вытянулся на диване, натянул на голову плед и попытался думать — черта с два! Ни хрена не выходило, мысли бросались врассыпную, как мыши от света, перед глазами мелькала Лерина бледная физиономия на теплоходике, в ресторане, в Демидовке.

Блин, блин, блин! Неужели это его ребенок? Его, конечно. Точно его.

Ну так это же все меняет, причем в корне…

Доморощенный законодатель, Крутов был убежден, что в Российской конституции не хватает статьи, объявляющей беременных недееспособными. По депутатскому опыту Крутов знал, что будущие матери непредсказуемы, капризны, подвержены депрессии и гормональным взрывам. Они же практически не отвечают за себя. И обижаться на них нельзя — не обижается же врач на больного. Больного нужно жалеть и лечить.

С этой простой, как все гениальное, мыслью Крутов вскочил и развил бурную деятельность.

Для начала выпил апельсинового фреша, потом принял контрастный душ и побрился, после чего поднялся на второй этаж и заглянул в спальню.

Широченная кровать, на которой они с вероломной Лерочкой-холерочкой провели две незабываемые ночи, была пуста, а покрывало без единой складки.

— Лера, — позвал на всякий случай Крутов.

Ответа не последовало.

Ушла.

То, что еще полчаса назад принесло бы облегчение, сейчас вызвало горечь и страх. Конечно, не за интриганку, конечно, не за чуму-журналистку, конечно, за наследника — тут двух мнений быть не может, убаюкал все сомнения Василий.

Отбоярившись от Игнатьевны, настойчиво предлагавшей завтрак, Крутов повторил фреш и сломя голову полетел в гараж. В гараже вспомнил, что ключи остались в пиджаке.

Звонок застал Крутова между этажами.

— Василь Василич, — голос Леночки показался голосом из соседней галактики, — вы где?

— А что? — Привычку отвечать вопросом на вопрос он подцепил у помощницы.

— Через двадцать минут вас ждут в администрации с программой возрождения регионального машиностроения, — прошипела помощница.