Besame mucho, клуша!

Яковлева Анна

Захлопнув за посетительницей дверь, Василий разорвал бумагу и осекся — в конверте ничего не оказалось. Совсем.

Несмотря на явное отсутствие вложения, Крутов перевернул пакет и встряхнул на всякий случай — вдруг что-нибудь да выпадет. Однако сколько Крутов ни домогался, ничего не выпало.

Лицевая сторона конверта не внесла ни малейшей ясности: обратный адрес был смазан, как и печать, и навевал смутную тревогу. Что-то такое Василий уже слышал или видел. Где? В связи с чем?

На всякий

случай Крутов прихватил конверт с собой в офис, решив посоветоваться с Леночкой.

— Как думаешь, что все это означает? — поинтересовался он у помощницы, изложив сюжетец с письмом-пустышкой.

— По моему скромному мнению, похоже на рейдерскую атаку.

— Точно-точно, — некстати обрадовался Крутов, — вот что это мне напомнило.

— Василь Василич, посмотрите, что вокруг делается. Предприятия уже все легли под москвичей. «Бланк-информ» пройдет процедуру банкротства и сделает то же самое.

Почти не слушая помощницу, Крутов высказал мучившую мысль:

— Как думаешь, стоит продать акции?

— Только если оформить сделку задним числом.

— Интересно, а почему ты раньше молчала? — В голосе Крутова прозвучала обида.

— Между прочим, вас не было.

Крутов поморщился:

— Так меня не было только две недели. А раньше-то я тут был.

Леночка фыркнула:

— А раньше вы отсутствовали присутствуя.

Крутов совсем не страшно сдвинул брови:

— Я уже начал переговоры о продаже.

Леночка похлопала ресничками:

— С кем?

— Боюсь сглазить, — уклонился от ответа Крутов.

Не Давос, конечно, но встреча была стратегической.

Разговор вертелся вокруг перспектив «Ведомостей». Мрачные картины сокращений и снижения тиражей, удорожания себестоимости и потери рынка Галка обошла стороной, упирала в основном на любовь к газете и желание потрудиться на ее процветание. В результате Крутов уже не сомневался, что дела в «Бланк-информ» идут из рук вон.

С этого момента Бочарникова как никогда была близка к своей мечте раздавить Дворяниновича как мокрицу. И как только Лера жила с ним — уму непостижимо. Рыжий, конопатый, мерзкий. Брр.

Состояние Галины можно было сравнить с состоянием олимпийского чемпиона (в конце концов, у каждого свои победы) — восторженное с креном в эйфорию.

Крен был настолько сильным, что Галина совершенно забыла про Валерию и испытала мимолетный укол совести, когда на мобильнике высветился квартирный номер Ковалевых.

— Аюшки?

— Наконец-то, — в ухе у Галины раздался душераздирающий вздох, — до тебя невозможно дозвониться. У тебя что, конференц-связь сегодня?

— Почти. — Галина вела машину и с опаской высматривала на дороге униформный костюмчик гибэдэдэшника.

— Галь, как дела?

— Лучше

не бывает. Крутов спекся. Когда я сказала, что получила заказное письмо, а в письме — чистый листок, он под страшным секретом сообщил, что получил вообще пустой конверт. Он же не вчера родился, знаком с признаками рейдерской атаки.

Гибэдэдэшник вынырнул как черт из табакерки.

— Блин! Говори, чего хотела, только быстро! — выкрикнула Галина в трубку.

— У меня опухоль головного мозга, — услышала Бочарникова бесцветный голос подруги и нажала одновременно на обе педали — газа и тормоза.

Изменение в реестр держателей акций было внесено с завидной оперативностью, выписаны новые бумаги, в которых скромно значилось имя владелицы — Валерия Константиновна Ковалева.

С тяжелым сердцем Лера передала Галине пакет документов:

— Считай это последней волей умирающего.

— Не говори ерунды.

Файл с документами исчез в известной своей выносливостью сумке Бочарниковой, и Лера испытала облегчение.

Теперь она могла полностью сосредоточиться на том, что у нее внутри.

— Лер, послушай, надо обследоваться, может, все не так страшно.

Они сидели в Галкиной трехкомнатной квартире, где были обжиты только кухня и спальня, и Галина с тревогой и болью рассматривала подругу: тени под лихорадочно блестевшими глазами, бледная, похудевшая, подурневшая, опрокинутая.

— Галь, мне страшно. Ты не представляешь, как мне страшно, — прошептала Валерия. Губы кривились, голос обрывался, как в приемнике, который ловит слабый сигнал.

— Выпьешь чего-нибудь?

— Нет. — От отвращения Лера вся передернулась.

— Ну подожди расклеиваться, Лер, ты еще ничего не знаешь наверняка. Это только твои домыслы. Не накручивай заранее. Так можно заболеть, будучи совершенно здоровым человеком.

— Ты помнишь, как у твоей мамы было?

— Конечно, — Галка тяжело опустилась рядом с Лерой, — конечно, помню.

— У меня те же симптомы.

— Голова болит, кружится и в глазах темнеет?

— Да, — прошептала Лера, давясь слезами. Галка прижала к себе подругу, и обе заплакали.

— Девочка моя, надо бороться. — Галина была слишком деятельным человеком, чтобы горевать.

— Хорошо. — Лере сейчас, как никогда, нужен был оптимизм подруги.

— У меня остались телефоны маминого врача-онколога. Профессор Батурин — прекрасный человек. Я договорюсь, он тебя возьмет к себе в отделение.

— Хорошо, — размазывая слезы по щекам, потрясла головой Лера.

— Ты еще не написала заявление на увольнение?

— Нет.

— Вот и отлично. И замечательно. Пусть Дворник оплачивает хотя бы больничные тебе.