Бесценные алмазы
Шрифт:
и замахнулся.
— Ах, вот как! Да ты знаешь, на кого руку
поднимаешь?
Кел Хасан весь дрожал от возмущения.
— Ещё бы не знать! Разбойник ты, вот кто.
— Я Хасан Пехливан, повелитель громов
и молний!
Пастушок удивился: как, этот жалкий
толстяк и есть тот самый Хасан Пехливан,
что грабил людей, нагонял на всех страх?
— Так вот ты какой, Хасан Пехливан! —
пробормотал мальчишка.
— Да, это я! — гордо сказал Хасан Пехливан.
— Я грозный повелитель...
Но он не договорил. Пастушок взмахнул
палкой и принялся колотить Кел Хасана где
попало. И тогда случилось диво дивное. Кел
Хасан завопил так громко, что облака на-
двинулись из-за вершины холма: что, мол,
там такое творится.
— Вот тебе за барана! — приговаривал
мальчишка, охаживая лодыря палкой. — Вот
тебе за людской страх и людские слёзы!
И за нашу дурь!
Что дальше было, доподлинно никто не знает,
Можно только предполагать. Люди говорят,
что от палки пастушка остались одни щепки.
— Ничего, — сказал храбрый паренёк. —
Я себе новую вырублю. Ещё крепче. Вдруг
объявится новый повелитель громов и молний
вроде этого, охотник попить за чужой счёт
и людей постращать!..
Кел Хасан сгинул бесследно. Осталась только
сказка, а в ней — урок всем доверчивым
и глупцам: Кел Хасана можно обуздать только
хорошей дубинкой.
Калина Малина
Светящаяся рубаха
Жил-был бедный старик. Был он один-оди-
нёшенек. В доме у него не водилось никакой
живности, кроме десятка блох, что не давали
бедняге покоя. Старик был очень словоохотлив,
и, поскольку разговаривать ему было не с кем,
он вёл беседы сам с собой. И еще старик
славился трудолюбием. Он ни минуты не сидел
без дела. Характер же у него был неуживчивый:
он то и знай ворчал да сердился. Без
воркотни и работа у него не спорилась.
Поворчит на себя, а потом начнёт отчитывать
воображаемых детей и внуков.
— Так, так, старый хрыч! Стирай себе сам
рубаху, может, поумнеешь. Женился бы, как все
люди, и была бы у тебя старуха. Она бы тебя
обстирывала, всех блох бы вывела до единой.
Вот-вот, дурья твоя башка. Погляди, на
что похожа твоя рубаха! Грязная, рваная. Была
бы у тебя старуха — народила бы она тебе
сыновей, дочерей. Крикнул бы ты им: „Айда
в поле! Солнце давным-давно взошло. Ты, девка,
чего это там возишься? Бери вёдра, живо
марш за водой! Эй, сноха, тебе говорю! Позови
детей, чтоб не путались под ногами!"
Старик предавался мечтам, и ему начинали
чудиться детские голоса.
— Тише, дети! — покрикивал он на вообра-
жаемых внуков. — Перестаньте шуметь, не
то уши надеру!
Но дети не унимались, и он срывал зло
на рубахе. Как начнёт её охаживать кулаками.
Шлёп-шлёп! „Замолчите, бесенята! Вот я вас!"
Горемычная рубаха корчилась от боли,
переворачивалась то на спину, то на живот,
сетовала: „Ой, больно, дедушка, больно!"
Но старик ничего и знать не хотел.
Выбившись из сил, он оставлял рубаху
в покое и садился перевести дух. Так продол-
жалось изо дня в день. Чем яростнее колотил
старик свою полотняную рубаху, тем белее
она становилась, пока не засверкала как
солнце и даже ярче солнца. Она сияла и днём
и ночью. Старик даже перестал по вечерам
зажигать керосиновую коптилку. Рубаха
светилась так ярко, что старик, хоть и слаб
был глазами, мог отличать пшеничные зёрна
от сорняков. Куда бы он ни пошёл, вокруг
делалось светло. Он по ночам ходил в лес за
дровами, собирал молодую крапиву и другое
зелье, варил из них похлёбку.
Слух о чудо-рубахе разнёсся по всему
государству и достиг ушей самого царя.
— Так и так, государь, — доложили царю
его слуги, — самое большое светило не может
сравниться со стариковой рубахой. Она не
светится, а сияет, как солнце.
— Идите и принесите мне эту рубаху! —
приказал царь.
Пошли царские слуги в лес, постучались
в дверь стариковой хижины. Тук-тук-тук!
Никто не отзывается. Постучались ещё раз.
Тук-тук-тук! Снова молчание. Тогда один из
слуг, у которого были самые длинные уши,
говорит:
— Погодите! Там кто-то есть. Старик с кем-то
разговаривает.
Он наклонился, заглянул в щель, видит:
старик сидит голый до пояса, что-то латает
и бормочет:
— Так тебе и надо, старый хрыч! Женился
бы, как люди, не колол бы теперь пальцы
этой проклятой иглой. Старуха бы тебя
обшивала, а ты бы сидел да трубку покуривал.
Впрочем, почему старуха? Она ведь слаба
глазами. Где ей нитку в иголку вдеть! Пусть
лучше дочка займётся этим делом. Эй, девка,