Бесценные алмазы

Каралийчев Ангел

и замахнулся.

— Ах, вот как! Да ты знаешь, на кого руку

поднимаешь?

Кел Хасан весь дрожал от возмущения.

— Ещё бы не знать! Разбойник ты, вот кто.

— Я Хасан Пехливан, повелитель громов

и молний!

Пастушок удивился: как, этот жалкий

толстяк и есть тот самый Хасан Пехливан,

что грабил людей, нагонял на всех страх?

— Так вот ты какой, Хасан Пехливан! —

пробормотал мальчишка.

— Да, это я! — гордо сказал Хасан

Пехливан.

— Я грозный повелитель...

Но он не договорил. Пастушок взмахнул

палкой и принялся колотить Кел Хасана где

попало. И тогда случилось диво дивное. Кел

Хасан завопил так громко, что облака на-

двинулись из-за вершины холма: что, мол,

там такое творится.

— Вот тебе за барана! — приговаривал

мальчишка, охаживая лодыря палкой. — Вот

тебе за людской страх и людские слёзы!

И за нашу дурь!

Что дальше было, доподлинно никто не знает,

Можно только предполагать. Люди говорят,

что от палки пастушка остались одни щепки.

— Ничего, — сказал храбрый паренёк. —

Я себе новую вырублю. Ещё крепче. Вдруг

объявится новый повелитель громов и молний

вроде этого, охотник попить за чужой счёт

и людей постращать!..

Кел Хасан сгинул бесследно. Осталась только

сказка, а в ней — урок всем доверчивым

и глупцам: Кел Хасана можно обуздать только

хорошей дубинкой.

Калина Малина

Светящаяся рубаха

Жил-был бедный старик. Был он один-оди-

нёшенек. В доме у него не водилось никакой

живности, кроме десятка блох, что не давали

бедняге покоя. Старик был очень словоохотлив,

и, поскольку разговаривать ему было не с кем,

он вёл беседы сам с собой. И еще старик

славился трудолюбием. Он ни минуты не сидел

без дела. Характер же у него был неуживчивый:

он то и знай ворчал да сердился. Без

воркотни и работа у него не спорилась.

Поворчит на себя, а потом начнёт отчитывать

воображаемых детей и внуков.

— Так, так, старый хрыч! Стирай себе сам

рубаху, может, поумнеешь. Женился бы, как все

люди, и была бы у тебя старуха. Она бы тебя

обстирывала, всех блох бы вывела до единой.

Вот-вот, дурья твоя башка. Погляди, на

что похожа твоя рубаха! Грязная, рваная. Была

бы у тебя старуха — народила бы она тебе

сыновей, дочерей. Крикнул бы ты им: „Айда

в поле! Солнце давным-давно взошло. Ты, девка,

чего это там возишься? Бери вёдра, живо

марш за водой! Эй, сноха, тебе говорю! Позови

детей, чтоб не путались

под ногами!"

Старик предавался мечтам, и ему начинали

чудиться детские голоса.

— Тише, дети! — покрикивал он на вообра-

жаемых внуков. — Перестаньте шуметь, не

то уши надеру!

Но дети не унимались, и он срывал зло

на рубахе. Как начнёт её охаживать кулаками.

Шлёп-шлёп! „Замолчите, бесенята! Вот я вас!"

Горемычная рубаха корчилась от боли,

переворачивалась то на спину, то на живот,

сетовала: „Ой, больно, дедушка, больно!"

Но старик ничего и знать не хотел.

Выбившись из сил, он оставлял рубаху

в покое и садился перевести дух. Так продол-

жалось изо дня в день. Чем яростнее колотил

старик свою полотняную рубаху, тем белее

она становилась, пока не засверкала как

солнце и даже ярче солнца. Она сияла и днём

и ночью. Старик даже перестал по вечерам

зажигать керосиновую коптилку. Рубаха

светилась так ярко, что старик, хоть и слаб

был глазами, мог отличать пшеничные зёрна

от сорняков. Куда бы он ни пошёл, вокруг

делалось светло. Он по ночам ходил в лес за

дровами, собирал молодую крапиву и другое

зелье, варил из них похлёбку.

Слух о чудо-рубахе разнёсся по всему

государству и достиг ушей самого царя.

— Так и так, государь, — доложили царю

его слуги, — самое большое светило не может

сравниться со стариковой рубахой. Она не

светится, а сияет, как солнце.

— Идите и принесите мне эту рубаху! —

приказал царь.

Пошли царские слуги в лес, постучались

в дверь стариковой хижины. Тук-тук-тук!

Никто не отзывается. Постучались ещё раз.

Тук-тук-тук! Снова молчание. Тогда один из

слуг, у которого были самые длинные уши,

говорит:

— Погодите! Там кто-то есть. Старик с кем-то

разговаривает.

Он наклонился, заглянул в щель, видит:

старик сидит голый до пояса, что-то латает

и бормочет:

— Так тебе и надо, старый хрыч! Женился

бы, как люди, не колол бы теперь пальцы

этой проклятой иглой. Старуха бы тебя

обшивала, а ты бы сидел да трубку покуривал.

Впрочем, почему старуха? Она ведь слаба

глазами. Где ей нитку в иголку вдеть! Пусть

лучше дочка займётся этим делом. Эй, девка,