БЕСЦЕРЕМОННЫЙ РОМАН
Шрифт:
– Проститься?… Ты пьян!
– Нет… В семь часов еду…
– Ты бросаешь службу? Опять скитание по городам, опять ни минуты покоя! Голодать, как мы голодали в Плоцке, Бамберге? Ругаться с директорами, терпеть унижения, жить в компании бездомных комедиантов? Неужели не надоела тебе, Эрнест, бродячая цыганская жизнь?… Неужели ты не хочешь отдохнуть, Эрнест?
– Ты не угадала, маленький Мишка… Я бросил театральное ремесло. Вот, прочти… В семь утра надлежит присоединиться к составу личной канцелярии князя Ватерлоо… Обрати внимание: князя Ватерлоо!.. Карьера… Огромная чиновничья карьера!
– Прости, Эрнест… Я не знала…
– Я не сержусь, Михалина! Ты меня любишь и мечтаешь видеть своего Эрнеста министром
В восемь часов утра кареты оставили Берлин.
В четвертой от конца мечтательно дремал первый секретарь комиссии по переговорам с императором российским – Эрнест Теодор Амадей Гофман, положив утомленную от пунша и пива голову на вместительный портфель.
4
«Граф Виктор Павлович!
Третьего дня, ввечеру, после заседания Государственного Совета имел я беседу с матушкой моей, передав ей между прочим некоторые из твоих прожектов. Она немало обеспокоена настоящим положением вещей и советовала мне принять соответственные сему меры.
Как уже довольно времени протекло предложению императора Н. о возобновлении между моей и его державой нормальных соотношений, то, надо полагать, уполномоченные для выработки соглашения лица могут от него уже находиться в пути. Посему решил я тебе составить соответственный материал на предмет неуклонного исполнения и руководства.
1. Ждать послом Коленкура не приходится, а уж о Лористоне и речи быть не может. Князь Ватерлооский не сделает подобного промаха; кабы он сам не пожаловал. Но для России он человек вовсе новый, и самое важное – произвести в нем впечатление, долженствующее его надлежаще смутить и рассеять. Меры должны быть неожиданны и обстановка для переговоров достаточно подходящая.
2. Сперанского незамедля из Перми вызвать особым милостивым рескриптом и привлечь его к переговорам, не давая ему роли решающей, а только показательную: сие может достаточно удручить наших противников, показывая наше единство. Граф Аракчеев, разумеется, взбесится; но на него я приму меры.
3. Опасаясь, буде из Франции завоз вредоносных новейших идей может последовать, предписываю: все тайные общества – мартинистов, ложи масонские и пр. – закрыть, отобрав подписки личные ото всех членов оных. В дальнейшем – видно будет.
4. Не сомневаюсь, посланцы французского императора будут склонять нас к единству в деле континентальной блокады Англии, сие нам ничуть выгодно быть не может. Составь Комитет для секретного обсуждения сего вопроса: у нас должна быть позиция готова. К занятиям в Комитете привлеки: гр. Каподистрию, Шишкова и Горчакова, четвертым секретарем – Голицына, председательствовать буду я.
За все берись немедля и доноси мне ежедневно.
Бог в помощь вам и мне.
…Пребываю к тебе неизменно благосклонным
Александр
10 Генваря 1818 г.»
На пакете:
«Его сиятельству
графу Виктору Павловичу Кочубею,
Министру внутренних дел».
5
Несколько раз князь Голицын самолично приезжал полюбопытствовать, хорошо ли протопили пустовавший продолжительное время дворец, все ли готово для встречи сиятельного гостя, ибо государь строго-настрого приказал никакой оплошностью не посрамить российского гостеприимства.
Придворный зодчий Росси был назначен украсить с наибольшей пышностью и без того роскошные покои; и вот после недельной спешной работы он доложил Александру Николаевичу о том, что «государева воля исполнена и что глаз французского посланника ни в живописи, ни в лепном барельефе, а не токмо в мебели, не отыщет невежественного изъяна».
Князя Ватерлооского встречали у заставы почетным караулом лейб-гвардии Семеновского и Преображенского полков и духовой музыкой.
Здесь же в карету князя были приглашены граф Кочубей и Александр Николаевич Голицын, выразившие свое удовольствие по поводу приезда в Петербург такого выдающегося человека.
Роман рассеянно слушал комплименты, взапуски расточаемые лукавыми царедворцами. Его больше интересовало следить улицы милого Петербурга, такие незнакомые и странные.
Голицыну не терпелось завязать более интимный разговор с князем. Ведь князь прямо из Парижа. Далекого, веселого Парижа! Разве могут удовлетворить сведения, что провозят через границы агенты и торгаши, человека, видевшего вплотную жизнь, единственную в мире жизнь этого умопомрачительного города! Александр Николаевич еще мог тряхнуть стариной, отколоть какую-нибудь штучку. Вольтерьянец и… обер-прокурор синода. Тридцатилетний шалопай и кутила на обер-прокурорском кресле! Правда, это было давно, он немного едал, осунулся, угомонился, но… э-эх!
– Конечно, ваша светлость, после Парижа наша столица деревушкой кажется?
– Да, здесь все меньше и проще, но Санкт-Петербург я люблю.
– Первый раз изволите в Петербурге пребывать?
– Нет, бывал… Очень давно!.. Он сильно изменился с тех пор… Не узнаешь!.. Но я доволен, что пришлось вновь побывать в нем.
Голицын так, чтобы не заметил граф Кочубей, прикладывает к груди левую руку.
«В чем дело? – изумился Роман. – А-а!.. вспомнил!»
«Нет, не масон! Иначе б на знак ответил. Жаль!» – подумал Голицын.
– И мы помаленьку строимся. Авось догоним когда-нибудь ваш Париж. На днях Карл Иванович…
– Кто это?
– Росси, придворный зодчий. Проект представил – застроить площадь, что у Публичной библиотеки, театром и правительственными зданиями. А то у нас, сами видите, – провинция!
– Скажите, князь, где предполагаете поместить меня и моих спутников?
– Дворец графа Чернышева в вашем распоряжении.
– Чернышева? Не помню.
– Неподалеку от Сената… на Мойке, у Синего моста…
– Ах да!..
– Осмелюсь посоветовать, ваша светлость, если понадобится кто из служивых людей, то имеется двор при доме надворного советника Бахтина близ Поцелуева моста, тоже на Мойке, где каждый день ставятся для продажи гуртом и в розницу крепостные люди…
– Такого удобства в Париже не отыщешь!
– Париж, ваша светлость, одно слово – Париж!.. а у нас провинция… Азия!..
6
Занесенные снегом пустыри, двухэтажные пестрые домики, тяжело осевшие в наметенные сугробы, с каким-то особым рвением и нерассуждающим усердием придерживались непреложного правила – тянуть фронт, держать общую линейку фасадов как бы для того, чтобы не к чему было придраться суровому полицеймейстеру.
Это был другой город.
И только сквозной зимний Летний сад и выскочивший сбоку, из-за горбатого мостика, чопорный Михайловский замок были знакомы, были Летним садом и Инженерным замком «того» Петербурга… Петрограда. И если бы сейчас, вдруг, впереди показались цветные огни трамвая и мимо, дребезжа и позванивая, пронесся быстрый вагон – Роман даже не удивился бы.
– Э-эх… милые! – причмокивал толстый кучер, и лошади, разбрасывая крупными комьями твердый снег, старались скакать быстрее, белый пар причудливыми плюмажами бился над гривами.