Бесцветный Цкуру Тадзаки и годы его странствий
Шрифт:
– Но вы не жалеете, что остались?
– Да нет… Думаю, никто не жалеет. У каждого и здесь было много шансов. Как говорится, дома и стены греют. Вот и президент кредитной конторы, что в меня вложился, прочел когда-то в местной газете про нашу волонтерскую деятельность, потому и поверил мне сразу. Ведь мы занимались всем этим без какой-либо выгоды для себя. А в итоге вот как обернулось… К тому же среди наших клиентов – много бывших студентов моего отца. У них в деловых кругах города нечто вроде общины. Профессор университета Нагои – здесь это, скажу тебе, громкое имя! Но в Токио, конечно,
Цкуру молчал.
– Вот мы и решили, все четверо, остаться и попытать эти шансы. В каком-то смысле – не захотели вылезать из нагретой постельки. Да только в итоге вышло так, что в городе нас осталось только двое – Синий да я. Белая умерла, Черная вышла замуж и уехала жить в Финляндию. А мы с Синим, даром что почти соседи, даже не встречаемся никогда. Почему? Да потому, что говорить нам не о чем.
– А ты купи «Лексус». Сразу будет о чем поговорить.
Красный тут же подмигнул.
– А я на «Порше» езжу. «Каррера-4» со съемной крышей. Шесть скоростей – переключается, как ножом по маслу. Особенно на малой скорости. Никогда такой не водил?
Цкуру покачал головой.
– В общем, страшно она мне нравится, – продолжал Красный, – и менять ее ни на что не хочу.
– Ну, купи хоть один для фирмы… Все равно на расходы спишется.
– Наша клиентура ездит на «Ниссанах» и «Мицубиси». Сажать их в представительский «Лексус» никак не годится…
Они помолчали.
– А на похоронах Белой ты был? – наконец спросил Цкуру.
– Сходил, конечно. В жизни не видал более душераздирающих похорон – ни до, ни после. Клянусь. До сих пор мурашки по коже, как вспомню. Синий тоже пришел. А Черной не было. Она тогда в Финляндии рожать собиралась…
– Почему ты не сообщил мне о ее смерти?
Красный взглянул на Цкуру. Молча и как-то рассеянно, не прямо в глаза.
– Не знаю, – сказал он наконец. – Думал, кто-нибудь сообщит. Тот же Синий…
– Не сообщил никто, – сказал Цкуру. – О том, что ее больше нет, я узнал только неделю назад.
Красный покачал головой. И, словно пряча лицо, посмотрел куда-то в окно.
– Да, похоже, мы заварили страшную кашу. Я не оправдываюсь, но у нас тогда тоже нервишки пошаливали. Никто не понимал, что происходит. Нам казалось, уж ты-то знаешь, что Белую убили. А на похороны не пришел, потому что слишком тяжело…
Цкуру выдержал паузу. Потом спросил:
– Когда ее убили, она точно жила в Хамамацу?
– Да, уже года два. Жила одна, учила детей фортепьяно. Официальный преподаватель музыкальной школы «Ямаха». Что заставило ее переехать для этого в Хамамацу, я точно не знаю. Уж в Нагое она бы работу всегда нашла…
– И что за жизнь она там вела?
Красный вытянул из пачки очередную сигарету, вставил в рот, выдержал паузу и прикурил.
– За полгода до ее смерти я заехал в Хамамацу по работе. Позвонил Белой, выманил поужинать. Наша «нерушимая четверка» к тому времени уже распалась, мы почти не встречались. Так, перезванивались время от времени, да и все. Но тогда, в Хамамацу, я быстро закончил с делами и к вечеру захотел повидаться с Белой. Выглядела она куда спокойней, чем я предполагал. Похоже, она радовалась тому, что уехала из Нагои и начала новую жизнь. Мы с ней поужинали, поболтали о прошлом. В знаменитом трактирчике, где готовят угрей. Пива выпили – в общем, посидели неплохо. Она уже от алкоголя не отказывалась, как раньше, я даже удивился. И все-таки, как бы сказать… совсем без напряга не обошлось. Некоторых тем пришлось избегать.
– Некоторых? Это ты обо мне?
Скривившись, Красный с трудом кивнул.
– Ну да… Похоже, та история тогда здорово ее зацепила. Все никак забыть не могла. Но больше никаких странностей я в ней не заметил. Весело смеялась, болтала вполне толково. Казалось, этот переезд пошел ей на пользу. Вот только – хотя мне и трудно такое говорить – она перестала быть такой красивой, как раньше.
– Стала некрасивой? – переспросил Цкуру. Собственный голос показался ему каким-то очень далеким.
– Ну, как… Не то чтобы некрасивой. – Красный на секунду задумался. – Как бы лучше сказать… Лицо особенно не изменилось, по-прежнему красивое. Если не знать, какой она была в семнадцать лет, ничего особенного и не заметишь. Но я-то со школьных лет ее знал! И насколько очаровательна она была раньше, на всю жизнь запомнил! Вот только там, в Хамамацу, Белая уже была другой…
Красный слегка поморщился, будто вспоминая увиденное.
– Если честно, я тогда смотрел на нее с болью в сердце. Вся та энергия, что в юности била из нее фонтаном, куда-то пропала. От ее индивидуальности ничего не осталось. Она больше не цепляла душу, как прежде.
Над сигаретой в пепельнице поднималась струйка дыма. Чуть помолчав, Красный продолжал:
– А ведь накануне ей всего тридцать исполнилось. До старости – как до Луны! На встречу со мной она оделась как-то совсем уж скромно. Волосы узлом на затылке, косметики почти никакой. Впрочем, пускай, как угодно. Это все – внешнее, мелочи. Главное – то сияние, что она когда-то излучала, уже погасло. Она всегда была застенчива, но раньше в ней – без всякой связи с характером – бурлила энергия. Пылкость и внутренний свет просто рвались из нее наружу… Ты помнишь, о чем я? Но как раз этого при нашей последней встрече я в ней больше не обнаружил. Словно кто-то подкрался сзади и выключил ее из розетки. И это не возрастное, поверь. Годы тут ни при чем. Когда я узнал, что ее задушили, чуть с ума не сошел. Что бы там ни случилось, но умереть такой смертью – слишком кошмарно. Но все-таки странное чувство не отпускало… Будто жизнь у нее отняли еще до смерти.
Красный взял с края пепельницы сигарету, глубоко затянулся и прикрыл глаза.
– После ее смерти у меня в душе осталась очень глубокая рана. Дыра, которая никак не затянется.
Кабинет затопило молчанием. Жестким и напряженным.
– Ты помнишь пьесу, которую она часто играла? – спросил Цкуру. – Ференц Лист, «Le Mal du Pays». Совсем коротенькая.
Немного подумав, Красный покачал головой.
– Нет, такой не припомню. Помню только Шумана. Что-то известное из «Детских сцен». «Грезы», кажется… Это часто играла. А вот Листа – увы. А что?