Бесцветный Цкуру Тадзаки и годы его странствий
Шрифт:
Красный как-то искательно посмотрел на Цкуру.
– Что, не заинтересовало тебя мое дело?
– Ну, я просто удивляюсь немного. Скажи мне кто в восемнадцать лет, что ты займешься таким бизнесом, я б ни за что не поверил.
– Думаешь, я сам бы поверил? – Красный хохотнул. – Я ведь еще в школе думал, что останусь в универе преподавать. А в студенчестве понял, что моя специальность – скучища и тягомотина. Бремя, которое совершенно не хочется влачить всю оставшуюся жизнь. А потом поступил в фирму и быстро осознал, что служба в офисе – тоже не для меня. Что я в очередной раз наступаю на те же грабли. Но с другой стороны, а как без проб и ошибок найти
– Ну, не то чтоб доволен… Но и не ропщу, – ответил Цкуру.
– И все потому, что работа – со станциями?
– Ну да. Говоря твоим языком – отталкиваюсь от позитива.
– И что, ни разу в своей работе не усомнился?
– Я каждый день делаю вещи, которые можно увидеть глазами. На сомнения времени не остается.
Красный улыбнулся.
– Ну, здорово, что говорить… Очень на тебя похоже.
В наступившей паузе Красный неторопливо вертел в пальцах зажигалку, но не прикуривал. Видимо, ограничивал число выкуренных за день сигарет.
– Ты пришел поговорить о чем-то конкретно, нет? – спросил Красный.
– О прошлом, – ответил Цкуру.
– Ну что ж, давай о прошлом.
– Конкретно – о Белой.
Глаза Красного за стеклами очков прищурились. Он погладил бороду.
– Я сразу подумал, что ты хочешь поговорить об этом. Как только получил твою визитку от секретарши.
Цкуру молчал.
– Белую очень жаль, – тихо продолжал Красный. – Слишком плохо умела радоваться жизни. Такая красавица, такой музыкальный талант – и такая ужасная смерть…
От того, что всю жизнь Белой изложили тремя короткими фразами, в душе Цкуру шевельнулось нечто вроде протеста. Впрочем, здесь, скорее всего, виновато время. Если Цкуру узнал о смерти Белой совсем недавно, то Красный жил с этим кошмаром в душе уже целых шесть лет.
– Возможно, теперь это уже не имеет смысла, – сказал Цкуру, – но я хотел бы развеять одно заблуждение. Не знаю, что рассказывала вам Белая, но я ее не насиловал. Никакого физического контакта между нами не было.
– Я полагаю, факты – нечто вроде города, который заносит песком, – отозвался на это Красный. – Бывает, песок со временем полностью хоронит под собою город; но бывает и так, что со временем ветер сдувает песок, и город является нам в своем первозданном виде. Твой случай – как раз второй. Развеется заблуждение или нет, ты не способен на такие поступки. И я это отлично понимаю.
– Отлично понимаешь? – эхом повторил Цкуру.
– Сегодня – да.
– И все потому, что ветер сдул весь песок?
Красный кивнул.
– Именно потому.
– Можно подумать, мы копаемся в истории древнего мира.
– В каком-то смысле мы действительно раскапываем историю древнего мира…
Несколько долгих секунд Цкуру смотрел своему другу юности прямо в глаза. Но ничего похожего на эмоцию там не увидел.
«Как бы мы ни хоронили воспоминания – историю не сотрешь…» – вспомнил Цкуру слова Сары. И повторил вслух.
Красный закивал.
– Точно! Мы можем прятаться от воспоминаний, но хода вещей нам изменить не дано. Именно это я и хотел сказать.
– И тем не менее вы тогда отвернулись от меня, – сказал Цкуру. – Все разом. Резко и жестоко.
– Да, верно. И это – исторический факт. Не хочу оправдываться, но ничего другого нам просто не оставалось. То, что рассказала нам Белая, звучало очень связно и правдоподобно. Она не хитрила, не притворялась. Над ней действительно
– В каком смысле?
Сцепив пальцы рук на колене, Красный задумался секунд на пять.
– Началось все с мелочей. Одна маленькая странность, потом другая… Сперва мы не придавали им значения. Мол, да ладно, с кем не бывает. Усмехнешься да забудешь. Но постепенно этих странных мелочей накопилось столько, что игнорировать их стало невозможно. И лишь тогда мы наконец сообразили, как все плохо…
Цкуру молча ждал продолжения.
– Судя по всему, Белая страдала душевной болезнью. – Красный взял со стола золотую зажигалку и продолжал говорить, вертя ее в пальцах и осторожно подбирая слова. – Кратковременной или хронической, я уж не знаю. Но по крайней мере тогда держалась, мягко говоря, странновато… У нее был музыкальный дар. Играла она очень талантливо. На наш взгляд – виртуозно. Но, увы, не так здорово, как хотелось ей самой. Не так, чтобы взорвать этим мир. Как бы ни оттачивала она игру, той цели, которую сама себе поставила, достичь не могла. Ты ведь знаешь, она всегда была упорной. Но в консерватории давление на ее психику росло с каждым месяцем. И она вела себя все страннее.
Цкуру кивнул. Но не сказал ни слова.
– С кем не бывает, – вздохнул Красный. – Особенно часто – с людьми искусства, как ни жаль. Ведь талант – нечто вроде сосуда. Сколько ни вливай, его объем не изменится. А то, что не влезло, польется через край.
– Да уж, действительно, с кем не бывает… – вроде бы согласился Цкуру. – Но откуда взялась история о том, что я заманил ее к себе домой в Токио, опоил, а потом изнасиловал? Что бы там ни случилось с ее психикой, но это уже как-то слишком, разве нет?
Красный кивнул.
– Именно! Вот мы и решили, что нельзя не поверить хотя бы частично. Зачем бы ей сочинять такой бред?
Цкуру представил город, занесенный песком. И высокий бархан, на котором сидит он сам, озирая сверху иссушенные солнцем руины.
– Но почему главный злодей в этом бреде – я? Именно я, а не кто-то другой?
– Да я-то откуда знаю? – Красный пожал плечами. – Может, она была тайно в тебя влюблена и, когда ты свалил в Токио, затаила обиду? А может, просто завидовала тебе, потому что сама мечтала смотаться отсюда куда подальше?.. Что за мотив ею двигал, нам уже никогда не узнать. Если там вообще был какой-то мотив.
Красный умолк, повертел в пальцах золотую зажигалку, затем продолжил:
– Пойми одно: ты уехал в Токио – а мы, все четверо, остались здесь. Я не собираюсь судить, плохо это или хорошо. Просто ты начал на новом месте новую жизнь. А нам нужно было остаться и пускать корни в Нагое. Ты ведь понимаешь, о чем я?
– О том, что послать меня вам показалось куда практичней, чем поссориться с Белой… Угадал?
Ничего не ответив, Красный вдохнул и медленно выпустил воздух из легких.
– Если подумать, – сказал он наконец, – психически из нас пятерых, пожалуй, ты оказался самым крепким. Хотя выглядел наивнее всех. А вот мы двинуть в большой мир не посмели. Испугались оторваться от родного гнезда и друзей. Не смогли покинуть уют и тепло. Как дети, которые не могут вылезти из теплой постели зимним утром. Тогда мы, помню, придумывали себе много всяких оправданий. Да теперь-то уж ясно, что к чему.