Бесцветный Цкуру Тадзаки и годы его странствий
Шрифт:
– Что вы говорите? Интересно, не знал. А что же создаете вы, Эдварт-сан?
– Леплю посуду из глины, – ответил Эдварт. – По размерам, конечно, со станциями не сравнить… Ну что же, входите, Тадзаки-сан!
– Не помешаю?
– Нисколечко! – Эдварт взмахнул руками. – Здесь всегда всем рады. А все, кто что-нибудь создает, – наши друзья. Таким мы рады еще больше…
Людей в жилище не оказалось. На столе – чашка с кофе и раскрытая книга в мягкой обложке на финском. Эдварт предложил Цкуру стул, а сам сел напротив. Заложив страницу закладкой, он закрыл книгу
– Кофе? – предложил он.
– С удовольствием, – согласился Цкуру.
Эдварт встал, подошел к электрической кофеварке, налил в чашку кофе, поставил на стол перед Цкуру.
– Сахар? Сливки?
– Нет, спасибо, просто черный.
Кремовую кружку для кофе явно лепили вручную. Причудливой формы, с изогнутой ручкой, но держать в пальцах очень удобно. В ней так и читалась какая-то неуловимая интимность – нечто вроде домашней шутки, понятной только членам семьи.
– Эту чашку вылепила моя старшая дочь, – с улыбкой сообщил Эдварт. – Обжигал, конечно, я, но все-таки…
Глаза его были светло-серыми – удачное сочетание с золотистыми шевелюрой и бородой, Цкуру невольно залюбовался. Определенно, таким людям, как Эдварт, леса и озера подходят больше, чем мегаполисы.
– Как я понимаю, вы приехали пообщаться с Эри? – уточнил Эдварт.
– Да, у меня к Эри-сан разговор, – ответил Цкуру. – Она сейчас здесь?
Эдварт кивнул.
– Здесь… Гуляет с дочками после обеда. Наверно, у озера на поляне. Там прекрасно гуляется. Собака вернулась раньше, как всегда. Значит, и они вот-вот появятся.
– У вас прекрасный японский, – похвалил Цкуру.
– Я прожил в Японии пять лет. Сначала в Гифу, потом в Нагое. Осваивал японскую керамику. Если б не учил язык – ничего бы не получилось.
– И там вы встретились с Эри-сан?
Эдварт рассмеялся – очень светло и душевно.
– О да! И сразу влюбился без памяти. Восемь лет назад мы женились в Нагое, а потом переехали в Финляндию. И с тех пор лепим посуду здесь. Вернувшись, я какое-то время работал дизайнером на фабрике «Арабиа». Но уж очень хотелось заняться чем-то своим, вот и подался во фрилансеры. Еще дважды в неделю читаю лекции в университете.
– И каждое лето приезжаете сюда?
– Да, с начала июля по середину августа мы здесь. Неподалеку у нас с друзьями небольшая мастерская. Там я работаю с утра, а обедать прихожу домой. И оставшийся день до вечера – с семьей. Гуляем, читаем книги. Иногда все вместе рыбачим.
– Здесь очень красиво.
Эдварт жизнерадостно улыбнулся.
– Спасибо. Да, тихо, и работа спорится. Мы живем простой жизнью. Детям нравится. Эта природа – их родной дом.
Вдоль выбеленных стен, ближе к потолку, тянулись деревянные полки, на которых стояла посуда. Почти никаких других украшений в доме не было. Простые круглые часы на стене да музыкальный центр со стопкой компакт-дисков на старом массивном комоде.
– Примерно треть того, что на этих полках, создано руками Эри, – сказал Эдварт с гордостью в голосе. – У нее, как бы лучше сказать, природный дар. Врожденное чутье. Мы с ней выставляемся в нескольких магазинах Хельсинки, и кое-где ее работы куда популярней моих.
Цкуру слегка опешил. Черная лепит из глины посуду?
– Вот уж не знал, что она обожает керамику, – сказал он.
– Увлеклась она этим не сразу, – пояснил Эдварт. – Уже после обычного университета поступила в Институт искусств Айти, на отделение прикладных ремесел. Там-то мы с нею и встретились.
– Вот как? Я-то знал ее только лет до двадцати.
– Так вы с ней школьные друзья?
– Именно.
– Цкуру Тадзаки-сан… – Эдварт будто заново покатал это имя на языке. Прищурился, порылся в памяти. – А знаете, мне ведь Эри о вас рассказывала! Вы один из той «неразлучной пятерки», верно?
– Да, все так. «Нерушимый союз пятерых».
– На нашу свадьбу в Нагое из вас четверых пришло трое. Красный, Синий и Белая… Так, кажется? Ребята с «цветными» фамилиями?
– Точно, – сказал Цкуру. – Я, к сожалению, не смог.
– Ну зато сейчас сумели вырваться. – Эдварт радушно улыбнулся. По его золотистым усам пробежали яркие искры, как по дровам в костре. – Так вы, Тадзаки-сан, путешествуете?
– Ну да, – только и ответил Цкуру. Объяснять, как все на самом деле, пришлось бы слишком долго. – Отправился мир посмотреть, заехал в Хельсинки. Подумал, что неплохо бы в кои-то веки свидеться с Эри, вот в итоге к вам и добрался. Решал я все как-то спонтанно, поэтому заранее предупредить не успел. Надеюсь, вы не в обиде?
– Что вы, какие обиды? Да мы просто счастливы, что вы добрались к нам через полмира! Как удачно, что я сегодня решил остаться дома. Вот Эри обрадуется…
Хорошо, если так, подумал Цкуру.
– А можно взглянуть на ваши работы? – спросил он, показывая на полки вдоль стен.
– Конечно! Берите в руки, не стесняйтесь. Ее работы и мои стоят вперемежку, но их можно легко различить по ощущению. Думаю, вы сразу разберетесь, где чье.
Бродя вдоль полок, Цкуру разглядывал керамическую посуду – чашки, миски, тарелки. Иногда попадались вазы или кувшины.
Как и сказал Эдварт, авторство каждого мастера угадывалось с первого взгляда. Гладкая фактура, пастельные тона – это, конечно, работы мужа. Цвета – где гуще, где прозрачней – перетекают из оттенка в оттенок неуловимо, как ветер или вода, при этом – никаких рисунков, узоров или орнамента. Натуральный цветовой переход – рисунок сам по себе. Создание же всех этих переходов и переливов требует высочайшего мастерства. Это Цкуру легко представил, даже ничего не смысля в керамике. Намеренно скупой, без украшательства дизайн и ласкающая пальцы поверхность – вот что отличало творения Эдварта. Несомненно, в основе своей они питались традициями Северной Европы, но их отрешенная простота говорила и о влиянии японской гончарной школы. Удивительно легкие, сами ложатся в руку, очаровывают проработкой деталей. Настоящие шедевры, на такие способны очень немногие мастера. Нечего и говорить: на фабрике массового производства природный дар Эдварта просто никому бы не пригодился.