Бешеные псы
Шрифт:
— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался Рассел. — Вы с Эриком?
Хейли вздохнула:
— Чувства скоро перестанут меня волновать.
— Значит, ты такая же и осталась, — сказал Зейн. — И Эрик… Такие же, как вы были у Жюля… Вы такие же, как были. Но Виктор понемногу становится забавным.
— Я всегда был забавным!
— Не-а, — покачал головой Рассел. — Тебе просто казалось. За тобой слишком долго охотились, ты слишком много воевал, но теперь… Даешь слабину, дружище.
— Посмотрим.
Я обеими руками впился в руль автомобиля. Так мы промчались
— Вот это да! — заорал Рассел.
Зейн рванулся вперед с заднего сиденья.
Но я отшвырнул его и снова намертво впился в баранку.
— Ну что, забавно? — спросил я. — Ха-ха! А может, недостаточно забавно?
Зейн, видный мне в зеркале заднего вида, нахмурился.
Тогда я спросил:
— Эрик?
Приказу надо повиноваться, даже если он отдан младшим по чину.
— Вик держит рулевое колесо коленками, — сообщил Эрик с пассажирского сиденья за мной.
— Хорошо, что напомнили. — Хейли стала рыться в своих вещах. Включила фонарик. Страницы толстой книги, которую дал ей Жюль, переворачивались шурша. — Я так и думала. Рассел, знаешь, что это были за белые пилюли?
— Да, я одну принял.
— Это противозачаточное.
— Что?!
— Теперь можешь не волноваться, когда кто-нибудь скажет «хрен тебе в задницу», — прокомментировал я.
— Вы только поглядите! — заорал Зейн. — Вик становится все забавнее.
— А я чувствую, что меня поимели, пусть и фигурально!
— Что ж, — ответил я Расселу.
— Если тебя оттрахали, — сказал Зейн, — то лучше подумай о той девчонке в школе рядом со «Старбаксом», которая за несколько долларов бросила свои таблетки в наш стаканчик.
— Любители, дилетанты, — вздохнул я.
— А как насчет нас? — спросил Рассел. — Мы были профессионалами, но теперь…
— Мы занимаем прежнее положение, — сказал Зейн. — Доктор Ф. настаивал, что, от какой бы травмы мы ни свихнулись, мы все равно оказались в такой же заднице из-за генной инженерии или какой-то еще предрасположенности.
— Значит, надо сначала сойти с ума, чтобы стать психом? — спросил я. — Какая-то чепуха получается.
Покрышки нашего автомобиля ровно шелестели по дороге, ночь явно оставалась позади.
Рассел передал Эрику один из своих дисков. Наш инженер поставил его в проигрыватель угнанной машины, и вот уже Брюс Спрингстин из альбома «Небраска» разъезжал на угнанной машине и просил полицейских не останавливать его.
«Каждый стремится бежать? — подумал я. — Так почему же мы все такие одинокие?»
Лицо Эрика высвечивали огни нашей приборной доски.
— Эй! — сказал я ему. — Там, в городе, у Жюля. Ты выглядел ужасно.
Его так бросило в краску, что мне показалось — на доске вспыхнул еще один прибор.
— Выступил-таки со своим телескопом.
— Леонардо да Винчи, — ответил Эрик.
— Что?
— Это уже придумали до меня. Вроде он.
— О, от этого в жизни много зависит, и, прости, я думаю, что выступить с такой штукой под дулом пистолета — заслуга ничуть не меньшая!
Я почувствовал, как он ухмыльнулся.
И вот я веду угнанную машину, везу команду
— Некоторым парням везет, да и только, — улыбнулся я.
28
«Ой-ой-ой!» — подумал Эрик, вспомнив тот далекий и давно прошедший день, когда все в его жизни пошло наперекосяк; его швырнули в кресло, и стальные браслеты с электронным замком намертво сковали его руки. Худо дело, когда полицейские гориллы, появившиеся из песчаного смерча на стройплощадке, оттащили его в сторону от остальных иностранцев, которыми был забит грузовик. Худо дело, когда они напялили ему на голову черный мешок. Зашвырнули в машину. Потом везли куда-то несколько часов. Худо дело, когда они выволокли его и, не снимая черного мешка, потащили в какое-то укрепленное место, провонявшее оружейной смазкой и цементом, ржавчиной и мочой. Худо дело, когда, пошатываясь в своем черном мешке, он слышал крики, пронзительные вопли. Пистолетный выстрел. Худо дело, когда его просто-напросто спихнули с лестницы. Но совсем худо стало, когда они плюхнули его в металлическое кресло, намертво приковав к нему высокотехнологичными наручниками. Это, это было хуже всего.
— Вы в «Белом льве», — произнес мужской голос. По-английски. С иракским акцентом.
Черный мешок сорвали с головы Эрика. Режущий свет заставил зажмуриться.
«Очки? — подумал Эрик. — Остались у них мои очки или нет?»
Он видел вокруг неясные, размытые пятна. Тюремная камера. Без окон. Зажимы приковывали его к металлическому креслу, стоявшему перед деревянным столом с изогнутой, как змея, лампой. За столом примостилось еще одно расплывчатое пятно, похожее на мужчину в защитного цвета униформе.
— Я хочу видеть представителя германского консульства! — выкрикнул Эрик на своем английском с берлинским акцентом.
Что-то зажужжало.
«Боже, о господи боже!»
Эрик вздрогнул при мысли о том, что это всего лишь первая вибрация, первый удар электрическим разрядом, применявшимся при шоковой терапии.
— Сегодня семнадцатое августа тысяча девятьсот девяностого года, — сказал сидевший за столом мужчина. — Вчера наш славный Саддам оказал покровительство рабочим, приглашенным из Кувейта, Великобритании, Франции и Германии. Он позаботился о вашем задержании в целях взаимной безопасности перед лицом свихнувшихся поджигателей войны — американцев. Вас доставили сюда. В Басру. В «Белый лев». Ко мне.
— Меня зовут…
Второй электрический разряд прервал его высказывание.
Изо рта потекли слюни, и Эрик это чувствовал. Он не выдал им свое секретное имя. Просто инженер — бездетный, бессемейный; это была правда, а правда — верный залог лжи.
Охранники оттащили Эрика по коридору и распахнули перед ним черную стальную дверь. Надели на Эрика его очки. От большого стенного шкафа исходило зловоние. Кирпичный пол был неровный. От стены отделялось нечто вроде металлической койки, размером со взрослого человека. Все стены были в красных, синих и зеленых пятнах, похожих на слезы.