Бешеные псы
Шрифт:
— Да, — сказал я. — Ты прав. Не всем это удается.
Зейн указал на вставшую за окном ночь.
— Но теперь все это там. А ты здесь.
— О! — жалобно всхлипнул Жюль Фридман, школьный учитель, отец нашего психиатра.
Слезы текли по его векам.
— О! — воскликнул он, и его глаза, вдруг ставшие необъятными, как океан, поглотили нас. — Теперь я знаю, кто вы!
26
— Ух ты! Вы только посмотрите, сколько времени! — воскликнул я, обратившись к ошеломленным
Я выпустил запястье доктора Йэрроу — стало понятно, что она вполне разобралась в ситуации и будет сохранять спокойствие, — и поднялся на ноги, слегка покачиваясь, как священник в пасхальное утро.
Все не сводили глаз с меня, но никто не внял моим словам о том, что уже поздно.
Кроме Эрика, который посмотрел на часы, потом за окно и увидел, что еще темно.
Жюль не отрывал от нас глаз. Слезы струились по его щекам, но губы уже улыбались.
— Вижу, пора всем откланяться! — подсказал я.
— Я остаюсь! — безапелляционно заявила сидевшая рядом со мной доктор Йэрроу.
— Верняк, — кивнул Зейн. — Мы тоже. Так уж выходит. Конечно, если все разойдутся, кто знает, с кем они потом встретятся. Или захотят перемолвиться словечком. Разве только, — продолжил он и, словно подавая мне знак, положил руку на прикрытую рубашкой повязку на животе, — мы организуем здесь еще что-нибудь… вроде собрания.
Если бы мы наставили на всех, находившихся в гостиной, пушки, заткнули бы им рты, чтобы они не могли позвать копов, они бы стали невольными соучастниками одного и того же несчастного случая, или людьми, которые слишком много знают. Если бы мы связали их и заставили лечь на пол, обещая оставить в живых, они бы не выдержали и рассказали кому-нибудь, что с ними случилось. А нас абсолютно никоим образом нельзя было считать молчаливыми свидетелями.
— Нет! — Я криво улыбнулся оставшимся в гостиной душевноздоровым людям. Никто даже не попытался ухмыльнуться мне в ответ. — Пора по домам, спасибо, что пришли, но вот-вот пробьют часы.
— О чем это он? — шепотом спросил один из преподавателей.
— О Золушке, — ответил стоявший рядом учитель. Потом взглянул на нашего хозяина: — Жюль?
— Все ведь в порядке. Верно, Жюль? — зычно крикнул Зейн.
— Уже лучше, — отозвался тот, улыбаясь сквозь слезы. — Уже лучше.
— Сюда, пожалуйста. — Я махнул рукой в сторону двери. — Прошу на выход.
Никто из простодушных гостей не тронулся с места. По пути к двери им пришлось бы пройти мимо скорчившегося на стуле Рассела.
— Эрик, — попросил я, — покажи Расселу вид, пока все одеваются.
Все пришли в движение. Преподаватели сгрудились вокруг Жюля. Он кивал, выслушивая произнесенные вполголоса соболезнования. И то улыбался, то вновь заливался горячими слезами.
Результат в конечном счете определяется интенсивностью: в ту ночь соболезнующим потребовалось три минуты, чтобы понять: Жюль не нуждается в их помощи. Через пять минут они уже толпились в дверях. Эрик с
Доктор Йэрроу Кларк сказала:
— Я не оставлю Жюля одного.
— Вы имеете в виду, с нами, — уточнил я, поворачиваясь в ту сторону, где происходила наша борьба за сумочку.
— Я имею в виду — никогда. — Она накрыла своей рукой руку Жюля.
— Вы двое стойте — и ни с места.
Я подошел к своим друзьям.
— Рассел, — сказал я человеку, приложившему лоб к ночному зеркалу; только стекло отделяло его от долгого падения, — с тобой все в порядке?
— Я вижу свое отражение, — пробормотал он.
— Ну и как вид?
— Потрепанный.
— У нас сейчас нет на это времени. Соберись.
— Ладно, — согласился Рассел, но не тронулся с места.
— Кто вы? — спросила доктор Йэрроу, яростно сверкнув глазами.
Жюль легонько хлопнул ее по руке.
— Не волнуйся, Йэрроу. Я знаю, кто они.
— Конечно, — кивнул я, готовясь соврать, чтобы поддержать в ней иллюзии, служившие нам прикрытием.
— Вы пациенты моего сына.
— Что ж, формально…
Доктор Кларк прильнула к нашему улыбающемуся хозяину:
— Если кто-то из них — пациенты Леона…
— Мы все.
Рассел пошатнулся, но твердо встал на ноги рядом со мной.
— Отличное время, — сказал я ему, — а то я было подумал, что ты исповедуешься.
— Огромное спасибо, что пришли! — Жюль крепко пожал мне руку. Потом подошел к Расселу. Потряс руку Хейли, Эрику. — Это так много для меня значит!
— Значит, мы можем кого-нибудь позвать, — закончила доктор Йэрроу.
— Нет! — в один голос произнесли мы с Расселом.
— Нет, — сказал Жюль, — я не хочу делиться такой радостью ни с кем.
Он сказал так, даже почувствовав, что доктора Йэрроу передернуло. Оказаться в одной квартире с пускающими слюни маньяками, да еще не рассчитывая на поддержку Жюля, который остудил ее пыл своими словами.
— Кроме тебя, — уточнил он, беря ее за руку. — Ты здесь. И ты останешься. Разве ты не видишь, что эти люди — дар свыше?
На ее лице появилось выражение, что она готова слушать его все время, пока он будет держать ее за руку.
— Когда человек умирает, понимаешь, какой малой частью его ты владел. Леон не мог говорить со мной о работе, а работа составляет значительную часть нашей жизни. Человека узнаешь по историям, которые с ним происходят. А мы… между нами было даже больше стен, чем обычно между отцом и сыном.
Жюль, улыбаясь, посмотрел на нас и прорыдал:
— Эти люди — частички жизни моего мальчика. Огромное вам спасибо, что пришли. С вами я увидел ту сторону жизни сына, которая всегда была скрыта от меня.