Бешеные уланы
Шрифт:
— Залежник вызывает сильную лихорадку и слабость. И паралич. Я видел, как от него умирают. Просто…
— Что?
Шакал казался неуверенным.
— Он убивает за пару часов. Паралич должен был наступить через несколько минут после того, как тебя поцарапали.
— Значит, это не он, — проворчал Стайк.
Стайк не знал, в чем дело, но это походило на болезнь, которую он перенес в детстве, и воспоминания о том времени вернулись к нему вместе с болью.
Он вспомнил, как его охватила лихорадка и он почти два месяца провел в постели. Сознание то возвращалось, то ускользало, а бесконечная вереница докторов говорила отцу, что он умрет через несколько дней. Мать сидела у постели и тихонько напевала, а младшая сестра таскала ему конфеты и подсовывала под язык, чтобы не узнал отец. Ему казалось, он и теперь чувствует вкус и запах тех конфет — лимонный мед с ноткой имбиря, все более ощутимой по мере того, как конфета растворяется во рту. Как странно, что нечто столь приятное ассоциируется с такой ужасной болью.
Он вспомнил, как отец расхаживал по коридорам и громко спорил с матерью о том, что Стайка пора избавить от страданий. И вновь ощутил холодную яростную решимость не доставить отцу удовольствия от своей смерти. Он плохо помнил, как выздоровел. В один прекрасный день лихорадка отступила, и он снова смог ходить. С тех пор он даже ни разу не простужался.
Стайк плыл по воспоминаниям, лихорадка то усиливалась, то ослабевала. Течение времени ничего не значило, но в какой-то момент его затуманенный взгляд сосредоточился на Шакале.
— Ты работал в поле?
— Да.
— Откуда ты знаешь о ядах?
— Я… — Шакал замолчал, наклонив голову, чтобы посмотреть на Стайка. — Когда мне было десять лет, приют продал меня аптекарше в помощники.
— Тогда какой бездны ты собирал хлопок?
— Потому что хозяйка била меня палкой. Мне это не нравилось. Когда я ушел по какому-то поручению, с ней произошел несчастный случай.
Может, Стайка и лихорадило, но то, как Шакал произнес «несчастный случай», свидетельствовало о том, что происшествие вовсе не было случайным.
— Сколько тебе было лет?
— Двенадцать.
Стайк попытался что-то почувствовать: ужас, сочувствие, интерес. Энергии для эмоций не хватало.
— Я был примерно в том же возрасте, когда впервые убил человека, — проворчал он.
— Другого мальчика?
— Нет, детей я не убивал никогда. Даже самые худшие маленькие говнюки заслуживают шанс на взрослую жизнь. Это был взрослый мужчина.
— Почему?
— Потому что он это заслужил.
Шакал кивнул, больше ни о чем не спросив, и Стайку показалось, что вечно сердитое выражение лица мальчишки смягчилось. От разговоров Стайк устал: онемел язык, заныла челюсть. Возможно, как раз начинается паралич. Возможно, Шакал прав насчет корня залежника.
— О Фернхоллоу поползли слухи, — сказал Шакал.
Стайк хмыкнул в ответ.
— Выжившие говорят, что ты в одиночку убил семьдесят-восемьдесят солдат, чтобы спасти город. Это правда?
— Сдашь меня?
— Я люблю кезанцев не больше, чем фатрастанцев. По мне вы все одинаковые. Но ты спас мне жизнь, так что нет.
Стайк закашлялся. Внутри словно оторвался кусок легкого. Он подождал, пока в груди перестанет клокотать.
— Я думаю, их было человек тридцать. Самое большее сорок.
Брови Шакала поползли вверх.
— Шутишь?
— Нет.
— Хвастаешься?
— Мне есть чем похвастаться и без этого.
Последовало долгое молчание.
— Я тебе верю, — произнес наконец Шакал. — Как ты сражался с таким количеством?
— Почти не сражался. Нетрудно уложить сорок человек в темноте, когда все их внимание сосредоточено на убийствах невинных и грабежах. Нужны лишь хороший нож и твердое намерение. У меня было и то, и другое.
Нахмурившись, Шакал посмотрел на Стайка с чем-то похожим на беспокойство и поджал губы.
— Если выживешь, я пойду с тобой.
— Я разжигаю восстание, — отозвался Стайк.
— Как?
— Я останавливался в Лэндфолле и постарался, чтобы история о Фернхоллоу быстро распространилась. Отследить источник нетрудно.
— Кезанцы жестокие. Так им и надо.
— А еще я собираюсь убить губернатора.
— Потому что он этого заслуживает?
— Да.
— Это достаточно веская причина.
Стайк попытался усмехнуться, но силы его покинули. Ему удалось перекатиться на бок, мысли начали путаться. Похоже, и правда подступал паралич. Он прикрыл глаза от яркого полуденного солнца, сжал кулаки и стал ждать смерти.
Кто-то тряс Стайка, вырывая из лихорадочного сна. Он дернул головой вбок, пытаясь вернуться в тепло сильных, пропахших дымом рук Рези, прежде чем вспомнил, где находится.
— Ты не мертв, — сказал Шакал.
— Нечего так удивляться.
— Больше нельзя здесь засиживаться. Окрестности прочесывают крупные отряды губернаторской охраны. Бьют по кустам и проверяют все рощи. Если останемся, нас найдут.
У Стайка сильно пересохло во рту, зато одежда до последней нитки пропиталась потом. Он открыл глаза и сосредоточился на Дешнаре, щипавшем траву у воды. Попробовал пошевелить одной рукой, потом другой. До сих пор чувствовалась зажатость, будто он натянул чужую кожу не по размеру, но двигаться можно. Паралича нет.
Он заставил себя сесть, вытащить из седельных сумок бурдюк с водой и сделать большой глоток. Медленно и неуверенно подполз к ручью и наполнил бурдюк, затем окунул голову в прохладную воду.
— Нужно уходить, — упорствовал Шакал.
— Сколько у нас времени?
— Самое большее десять минут.
— Кресимир, — выругался Стайк.
Ноги подкашивались, но, опершись о ствол молодой ивы, он смог подняться. Шакал уставился на него так, словно он только что вылез из могилы. Стайку казалось примерно так же.
— Помоги мне, — приказал он.
Им удалось оседлать Дешнара, и после долгой неловкой возни, в которой были задействованы две ивы и плечи Шакала, упершиеся в задницу Стайка, он снова сидел в седле. Опасно покачнувшись, он изо всех сил вцепился в переднюю луку.
— Куда поедем?
Стайк жалел, что нет сил разведать обстановку самому. Пока что их скрывали ивовая роща и берега ручья, но это также означало, что не видно подходов к их позиции. Впрочем, в отдалении слышались крики.