Бесконечная империя: Россия в поисках себя
Шрифт:
Исторически славяне соседствовали с другими этносами: германцами, литовцами, финнами, уграми – и постоянно испытывали на себе культурные влияния еще более отдаленных соседей [88] . Равнинный регион, в котором они жили, был открыт к северу, к берегам Балтийского моря, к востоку, лесам Приволжья и степям юго-запада, и к югу – вплоть до Черного моря. Западные его рубежи, очерченные Карпатами, Днестром, Дунаем и непроходимыми в то время лесами нынешней Восточной Польши, выступали неким естественным пределом огромной малоосвоенной территории. По краям великой равнины постоянно ощущалось присутствие других цивилизаций: еще в VI–V веках до н. э. греки основали несколько своих колоний на северном берегу Черного и на побережье Азовского морей (Ольбию, Херсонес, Пантикапею и Танаис) [89] . Позже их освоили римляне, которые прочно закрепились также на западном берегу Черного моря, во Фракии и Дакии [90] . В IV–VI веках н. э. через южную часть равнины прошли массы готов, аланов и аваров, позже осевших на имперских территориях после крушения Рима, а в IX веке с востока на запад проследовали угры, позднее поселившиеся в срединном течении Дуная [91] . В IХ – XI веках здесь кочевали хазары, печенеги, кипчаки и куманы. С севера чувствовалось присутствие викингов, к VII веку освоивших почти все берега Балтийского моря [92] . В то же время византийцы, после побед над болгарами вернувшие контроль над западным черноморским побережьем, рассматривали огромные северные просторы и как источник угроз, и как потенциальное пространство для распространения собственного влияния.
88
Подробнее см.: Славяне и их соседи в конце I тысячелетия до н. э. – первой половине I тысячелетия н. э. / под ред. Б. Рыбакова. – М.: Наука, 1993.
89
См.: Graham, Alexander. “The Colonial Expansion of Greece” in: Boardman, John and Hammond, Nicholas (eds.) The Cambridge Ancient History, vol. 3, part 3: The Expansion of the Greek World, Eighth to Sixth Centuries BC, Cambridge: Cambridge University Press, 1982, pp. 122–130.
90
См.,
91
См.: Контлер Л. История Венгрии. Тысячелетие в центре Европы. – М.: Весь мир, 2002. С. 51–53; Halsall, Guy. “The Barbarian invasions” in: Fouracre, Paul (ed.) The New Cambridge Medieval History, Volume 1: c. 500 – c. 700, Cambridge, Cambridge University Press, 2005, pp. 49–50.
92
См.: Ловмяньский Х. Русь и норманны. – М.: Прогресс, 1985. С. 116.
Историки сходятся во мнении, что формирование государственности в этих местах началось в VIII–IX веках в среднем течении Днепра, вокруг современного Киева, где издревле жило племя полян [93] , но куда оказался направлен главный поток славянских переселенцев с севера [94] . Само название «Русь» («Рус») применительно к этой местности встречается уже в середине IX века и фиксируется во многих письменных документах, в том числе и в «Бертинских анналах»: «В лето от Воплощения Господня 839-е… Прибыли также греческие послы… с ними император прислал еще неких, утверждавших, что они, то есть народ их, называются рос и что король их, именуемый хаканом, направил их ради дружбы» [95] . Относительно этимологии этого слова продолжаются споры (cегодня финны и эстонцы называют русских «вене», тот же термин, что использовал Тацит, – «венеты», а шведов – руотси; в английских хрониках обитателей острова Рюген называли русами; русами Ибн-Фадлан называет исключительно скандинавов, тогда как славян он именует сакалибами), однако вполне вероятно, что оно стало заимствованием из северных языков, указывавшим на то, что двинувшиеся на юг славяне в той или иной степени объединили свои усилия с викингами [96] (версия об их координации выглядит более убедительной, чем мифологизированная гипотеза о «призвании» норманнских вождей «на княжение» [97] в Новгороде). Становление Киева в качестве центра славянской консолидации было обусловлено не только его выгодным географическим положением, располагавшим к превращению его в важный торговый центр, но и масштабной миграцией, существенно увеличившей население этих мест.
93
См.: «Повесть временных лет» в: Библиотека литературы Древней Руси / под ред. Д. Лихачёва и др. – СПб.: Наука, 1997. Т. 1. С. 65.
94
См.: Ловмяньский Хенрик. Русь и норманны. С. 144.
95
См.: Древняя Русь в свете зарубежных источников: Хрестоматия / под ред. Т. Джаксон, И. Коноваловой и А. Подосинова. – М.: Русский фонд содействия образованию, 2010. Т. IV. С. 18–19.
96
См.: Котышев Д. От Русской земли к земле Киевской. Становление государственности в Среднем Приднепровье, IX–XII вв. – М.: Центрполиграф, 2019. С. 41–47.
97
См.: Повесть временных лет. С. 75.
Объединение славян, викингов и местных племен привело к быстрым изменениям политического ландшафта: если до середины VIII века о живших в этих местах людях практически ничего не было известно, то в 860 г. они оказались у стен Константинополя, причинив серьезные проблемы Византии, чья армия вела кампанию против халифата Аббасидов [98] . Причина столкновения с Византией вряд ли была связана с одним только желанием захватить богатую столицу и уйти с большой добычей; многие авторы подчеркивают, что миграционная волна славян не имела Киев своей целью и cклонна была продолжить свое движение далее на юго-запад [99] , – однако Византийская империя, в отличие от Римской, не позволила выходцам с севера приблизиться к Средиземноморью, несмотря на серьезное давление, которое славяне оказывали на дунайские окраины империи.
98
См.: Gregory, Timothy. A History of Byzantium, Malden (Ma.), Oxford: Blackwell Publishing, 2005, р. 213; подробнее см.: Кузенков П. «Поход 860 г. на Константинополь и первое крещение Руси в средневековых письменных источниках» в: Древнейшие государства Восточной Европы: проблемы источниковедения / под ред. Л. Столяровой. – М.: Восточная литература, 2003. С. 3–172.
99
См., напр.: Гиндин Л. «К хронологии и характеру славянизации Карпато-Балканского пространства» в: Формирование раннефеодальных славянских народностей / под ред. В. Королюка. – М.: Наука, 1981. С. 52–66.
История жителей Великой Восточно-Европейской равнины VI–IX веков отличается от истории большинства европейских народов как минимум тремя важными обстоятельствами.
Во-первых, для восточных славян колонизация новых территорий была важнейшей формой существования. Уже в IX веке ими были если не заложены, то в значительной мере развиты не менее десятка значимых городов, включая Киев, Новгород, Ростов, Полоцк, Псков, Муром, Изборск, Белоозеро, Любеч и Ладогу [100] , расстояние между самыми отдаленными из которых превышает 1,2 тыс. км. При этом такая колонизация не напоминала ни поведение постоянно мигрирующих кочевников, ни действия народов времен «великого переселения», которые перемещались из одного ареала проживания в другой, полностью оставляя прежнюю свою родину. Для славян, осваивавших Великую равнину, расселение было именно колонизацией: появление и возвышение Киева не предполагало упадка Новгорода, а основание и быстрый рост Ростова и Суздаля – пренебрежения к более древним центрам. Экспансия далеко не всегда требовала покорения соседних племен: для огромного протогосударства, выстраивавшегося вдоль главного торгового пути Восточной Европы, часто называемого «путем из варяг в греки», она обусловливалась контролем над этой важнейшей артерией, которая до XII века оставалась основным звеном, соединявшим Балтику и Византию и имевшим критическое значение как для Северной, так и для Южной Европы [101] . Земледелие, основанное на двухпольном и трехпольном севообороте и распространении в качестве основной зерновой культуры озимой ржи (важность последнего фактора подчеркивают многие исследователи [102] ), и развитие торговли расширяли освоенную территорию, оставляя, впрочем, города относительно редким явлением, так как они возникали как военные форпосты и лишь постепенно начинали исполнять функции торговых и ремесленных центров [103] . Масштабы экспансии в большей степени соответствовали не фронтирному, а именно окраинному характеру ранней Руси.
100
См., напр.: Тихомиров М. Древнерусские города. 2-е изд. – М.: Госполитиздат, 1956. С. 13.
101
См.: Рыбаков Б. «Торговля и торговые пути» в: История культуры Древней Руси: домонгольский период. Т. 1: Материальная культура / под ред. Б. Грекова и др. – М., Л.: Издательства АН СССР, 1948 и Noonan, Thomas. The Dnieper Trade Route in Kievan Russia (900–1240), Ann Arbor (Mi.): University of Michigan Press, 1967, pp. 8–22.
102
См., напр.: Поляков А. Киевская Русь как цивилизация. – Оренбург: ООО ИПК «Университет, 2015. С. 65–66.
103
См., напр.: Тихомиров М. Древнерусские города, с. 18–22 и Dolukhanov, Pavel. The Early Slavs: Eastern Europe from the Initial Settlement to the Kievan Rus, London, New York: Routledge, 2013, pp. 179–181.
Во-вторых, и это вытекает из первого обстоятельства, население огромной территории оказывалось исключительно многоплеменным. От Невы до южного течения Днепра и от Двины до Клязьмы жили представители как минимум 20 различных народностей – кривичи и волыняне, древляне и поляне, вятичи и радимичи, а также многие другие. Появление в Новгороде викингов вызвало приток значительного количества выходцев из Скандинавии [104] . Постоянные столкновения с половцами, сопровождавшиеся неизменными замирениями, приводили к многочисленным бракам между кочевниками и славянами, постепенно становившимися нормой [105] . Что же касается формировавшейся знати, то она все более «интернационализировалась»: практически немедленно после обращения Руси в христианство родственные связи соединяли киевских и новгородских князей с самыми разными европейскими народами; как известно, у Владимира Святославича были болгарская, половецкая, чешская и византийская жены; его сын Святополк женился на дочери польского короля Болеслава, а дочь вышла замуж за князя Казимира I; дочери его сына Ярослава Мудрого вышли замуж за королей Венгрии, Франции и Норвегии [106] . Однако несмотря на это (а может быть, вследствие этого) Русь оставалась совершенно особой территорией: не-Европой и не степью, не севером и не югом – иначе говоря, сохраняла свою специфику огромной окраины Европы и Византии, норманнских владений и территории кочевников. Эта особенность подтверждалась и еще одним обстоятельством.
104
См.: Кирпичников А., Дубов И. и Лебедев Г. «Русь и варяги (русско-скандинавские отношения домонгольского времени)» в: Славяне и скандинавы / под ред. Е. Мельниковой. – М.: Прогресс, 1986. С. 286–289.
105
Подробнее см.: Литвина А. и Успенский Ф. Русские имена половецких князей. Междинастические контакты сквозь призму антропонимики. – М.: Полимедиа, 2013. С. 251–252.
106
Подробнее см.: Лихачёв Д. Крещение Руси и государство Русь // Новый мир. 1988. № 6. С. 252; тщательные подсчеты показывают, что в 77 % случаев русские династические браки до cередины XII века связывали их участников/ниц с людьми княжеских и королевских кровей из Западной Европы (см.: Raffensperger, Christian. Reimagining Europe: Kievan Rus’ in the Medieval World, 988–1146,
В-третьих, следует отметить, что «выплескивание» славянских племен на территорию Великой равнины отличалось от гигантских переселений народов IV–VI веков еще и тем, что в новых местах переселенцы не наблюдали следов более высокой цивилизации. Если готы, осевшие от Паннонии до Испании, и вандалы, завоевавшие Северную Африку [107] , как позже и норманны, подчинившие себе часть Франции, Британию и даже южные районы Италии [108] , осваивались на римских землях, где они находили развитую инфраструктуру, города и живую память о самом мощном государстве недавнего прошлого (а некоторые из них ассимилировались и даже принимали участие в защите умиравшей империи от новых волн притекающих полчищ [109] ), то расширение зоны, контролировавшейся славянскими народами, не приводило к созданию типичного европейского государства. Многие исследователи постоянно указывают на доминирование общинной собственности [110] ; на отсутствие традиционной для европейцев примогенитуры как принципа наследования [111] ; на условную власть князя, постоянно подтверждаемую народом на вечевых собраниях [112] ; на возможность его призвания и изгнания [113] и на прочие моменты, во многом свидетельствующие о протогосударственном характере Древней Руси. Не подвергавшаяся угрозам с Запада на протяжении четырех-пяти первых веков своей истории, Древняя Русь оставалась окраиной Европы не только в цивилизационном или «технологическом» смыслах, но и в политическом, сохраняя не столько отсталые, сколько специфические формы социальной организации (подчеркнем, что мы ни в коем случае не идентифицируем «окраинность» с отсталостью).
107
См.: Noble, Thomas; Strauss, Barry, et al. Western Civilization: Beyond Boundaries, Boston (Ma.): Wadsworth, 2014, рр. 179–183.
108
См., напр.: Thоmas, Hugh. The English and the Normans: Ethnic Hostility, Assimilation, and Identity 1066 – c. 1220, Oxford, New York: Oxford University Press, 2005; Norwich, John. The Normans in the South, London: Penguin, 1992, и др.
109
См., напр.: Люттвак Э. Стратегия Византийской империи. – М.: Университет Дмитрия Пожарского, 2010. С. 72–75.
110
См.: Фроянов И. Киевская Русь. Очерки отечественной историографии. – Л.: Издательство Ленинградского университета, 1990. С. 318.
111
См.: Пресняков А. Княжое право в Древней Руси: лекции по русской истории. – М.: Наука, 1993. С. 33.
112
См.: Фроянов И. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. – Л.: Издательство Ленинградского университета, 1980. С. 166.
113
См.: Данилевский И. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX–XII вв.). – М.: Аспект Пресс, 1998. С. 101.
В период своего становления Русь активно взаимодействовала с соседями (через нее пролегал один из важнейших торговых путей того времени, ее купцы достигали Персии, русские наемники участвовали в византийских военных экспедициях в Средиземном море [114] , германские племена создавали оборонительные укрепления (марки) на восточных границах) и многое у них заимствовала. Однако по мере «взросления» русская цивилизация (и особенно ее высший класс) стала искать возможности сближения с каким-то из крупных государств – во многом пытаясь найти образец для подражания не на бытовом, а на политическом и идеологическом уровне. Варианты, имевшиеся у князя Владимира, известны [115] – но в итоге был сделан самый «естественный» выбор: коль скоро центр русской государственности неумолимо сдвигался к югу; важнейшим «иным» для русичей оставалась Византия; а христианство стало проникать в Киев начиная с середины IX века [116] , сближение с восточной империей стало делом времени. По сути, с ключевого для Руси события – принятия христианства в 988 г. и начала эпохи «византийского просвещения» – стартовала современная история страны, которая описывается в ряде работ, и прежде всего в недавней книге Е. Кузнецовой и Э. Люттвака [117] , как история рецепций, или заимствований, социальных, политических и производственных технологий из внешнего мира с их последующими адаптацией и развитием. Эта историческая особенность эволюции российского общества столь важна, что следует сказать о ней несколько слов, прежде чем перейти к рассмотрению отдельных волн, или этапов, такой рецепции.
114
Часто упоминают участие русов в операциях византийского флота в Сицилии в 964 г. и на Крите в 969 г., а также во многих военных операциях после заключения мирного договора с Византией в середине 1040-х гг. (подробнее см.: Соколов А. «Русские варяги на службе у византийского императора» на сайте:сайт посещен 14 марта 2020 г.).
115
См.: «Повесть временных лет» в: Библиотека литературы Древней Руси / под ред. Д. Лихачёва и др. Т. 1. С. 132–154.
116
См.: Петрухин В. Крещение Руси: от язычества к христианству. – М.: АСТ-Астрель, 2006. С. 33, 51.
117
См.: Kuznetsova, Ekaterina and Luttwak, Edward. The Marriage of Genghiz Khan and Anna Karenina: A Story of Russia, Cambridge (Ma.), London: Harvard University Press, 2020.
Рецепция как метод «окраинного развития»
Насколько нам известно, в отличие от концепции «фронтирности», теория «окраинности» никем специально не разрабатывалась, хотя для Руси/Московии/России этот контекст исторического развития представляется одним из наиболее важных, так как он может пролить свет на целый ряд характерных черт становления и развития нашего общества.
Логика развития окраинной территории определяется, на наш взгляд, прежде всего текущей целесообразностью, не в последнюю очередь в силу того, что здесь отсутствуют как исторические, так и идеологические рамки, а пространственные границы выглядят намного более условными и проницаемыми, чем в цивилизационных центрах, где за территории идет жестокая и постоянная борьба. Интересы окраинных обществ подвижны, и конфигурация таких социальных систем может довольно быстро меняться. Немного забегая вперед, можно заметить, как русский «центр» на протяжении условной тысячелетней истории страны проделал путь, аналогов которому не только в европейской, а, вероятно, и во всемирной истории невозможно найти. Сформировавшись в историческом ареале проживания славянских племен, в упоминавшемся уже треугольнике между Неманом, Карпатами и Днепром, он в результате славянско-скандинавского «синтеза» воплотился в Новгороде как успешном торговом городе и первом средоточии княжеской власти (на этом этапе политическое и социальное устройство серьезно напоминало принятое в Балтийском регионе, где доминировали викинги). Однако с развитием торговли между севером и югом основная активность сместилась далеко к югу; важнейшими политическими вызовами стали войны с кочевниками, с одной стороны, и с Византией – с другой; после как минимум полутора столетий такого движения новое ядро сконцентрировалось вокруг Киева, который еще более возвысился после крещения Руси и формирования княжеских домов вокруг киевского престола. Чуть позже, по мере того как постоянная колонизация повела русских на еще более «окраинные» окраины тогдашнего мира, началось возвышение Суздаля и Владимира, откуда влияние нового (пусть и фрагментированного) государства начало распространяться еще дальше на восток; этот процесс был прерван – но только на время – монгольским нашествием, в борьбе с последствиями которого именно обращенная к востоку часть Руси стала центром нового государства со столицей в Москве. Этот «восточный вектор» реализовался в полной мере после победы Московии над ослабевшей из-за внутренних противоречий Ордой за счет масштабной экспансии, приведшей русских в Восточную Сибирь и далее, к Тихому океану. Однако, «растекшись» до пределов, очерченных самой географией, и освоив все окраины на востоке, Московия обернулась на запад, откуда к этому времени стали исходить основные угрозы и вызовы; завершила свою историческую «реконкисту», сразилась с потомками викингов, и, превратившись в Россию, страна на очередной волне перемен переместила столицу в Санкт-Петербург, в каком-то смысле логически (но не субстанционально) замкнув исторический круг, начатый еще в эпоху норманнского влияния.
Ничего подобного в странах, располагавшихся вблизи крупных цивилизационных центров, подчеркнем еще раз, никогда не происходило.
Между тем, хотя миграции и переселения не являются чем-то уникальным во всемирной истории, следует признать, что эволюция Руси/Московии/России в одном своем аспекте была уникальной. Мы имеем в виду особую природу заимствований социальных, экономических, политических и идеологических практик у своих непосредственных соседей. Обычно такое заимствование происходило и происходит в условиях, когда либо менее развитый народ покоряет территории с более богатым культурным наследием (примеры чего можно видеть в истории раннего европейского Средневековья, где случился синтез романской и варварских культур), либо успешные империи устанавливают свое доминирование над периферийными территориями, часть традиций которых они начинают принимать (что справедливо в отношении того же Рима, с одной стороны, и Греции/Иудеи/Египта – с другой). В истории России мы видим совершенно иную динамику. Если оставить за рамками обсуждения вопрос о том, что и как было усвоено ранними славянскими племенами из образа жизни викингов и какие особенности их общественной организации были восприняты наиболее полно (все же сложно отрицать, что базовые черты Древней Руси в социальном и экономическом аспектах несут на себе несомненную печать именно славянского наследия, и к тому же в целом дохристианский период оказался довольно коротким), можно заметить, что заимствования, которые характеризовали русскую историю, исходили не от народов, стран и территорий, которые либо захватывали Русь, либо оказывались под ее собственной властью. Византия в IX–XI веках, империя монголов в XIII–XV столетиях и Западная Европа начиная с XVII века – все эти источники основных российских заимствований оставались относительно внешними (это относится даже к Орде, о чем мы поговорим чуть позже). Иначе говоря, не будет преувеличением утверждать, что Россия на протяжении долгого времени обнаруживала беспрецедентную способность использовать иные социальные практики без какого-либо «растворения» самой себя в своих соседях – и делала это в конечном счете для развития собственной, ни на чью иную не похожей, идентичности. Мы полагаем, что такой тип развития мог сформироваться только у окраинной цивилизации, которую ни одна из соседствующих с ней общностей не могла превратить в свою собственную составную часть (мы будем неоднократно обращаться к этой теме в дальнейшем). Таким образом, если считать славянско-норманнское взаимодействие, происходившее в VII–X веках на территории, впоследствии ставшей центром возникновения русской государственности, синтезом, а не заимствованием, историю российских рецепций следует начинать именно с периода активного взаимодействия Киева и Константинополя, и в этом случае мы имеем дело с тремя «кругами» заимствований, хронологически совпадающими с миграцией основных политических центров Руси/России.
Конец ознакомительного фрагмента.