Бесконечная любовь
Шрифт:
Что-то в моей груди сжимается при мысли о том, что она так ко мне прикасается. Заботится обо мне. Сексуальные прикосновения для меня не новость, но привязанность, забота — это вещи, с которыми я не знаком. То, чего я никогда не позволял себе хотеть или иметь. Желание привязанности опасно. Захватывающе.
Как и сама Шарлотта.
— Я могу сделать это сам. — Говорю я ей, с трудом поднимаясь с пола. Но слова произносятся слабо, неуверенно. Легко понять, что на самом деле я хочу, чтобы она ко мне прикоснулась. Хочу снова почувствовать ее руки на себе, хотя бы на несколько
Шарлотта долго смотрит на меня и качает головой.
— Позволь мне помочь, — мягко настаивает она, снова указывая на кровать. — Тебе больно. Ты не должен сам с этим разбираться, не тогда… когда я могу и хочу помочь.
Что-то в этих последних словах ударило меня, как удар, словно она сказала, что доверяла мне раньше. Я с трудом сглатываю, слегка киваю ей, иду к кровати, осторожно садясь на край. Шарлотта роется в одном из больших пластиковых пакетов, достает аптечку и кладет ее рядом со мной.
Она колеблется, открывая ее, снова бросая на меня взгляд.
— Ты можешь снять рубашку? — Медленно спрашивает она, сжимая губы. — Чтобы я могла увидеть, насколько все плохо на самом деле.
Проходит мгновение. Я чувствую, как она напряжена рядом со мной, пока я размышляю, стоит ли мне это делать. Но в конце концов мне придется сменить одежду, рассуждаю я, хотя я знаю, что это совсем не то же самое, что сидеть здесь без рубашки в свете огня, пока Шарлотта помогает мне обработать раны.
Я смотрю на нее, ища повод сказать «нет», сказать ей, что это плохая идея. Я вижу царапины на ее руке, уже очищенные, но все еще красные и злые, и жестикулирую в их сторону.
— Тебе нужно подлатать себя, — начинаю я говорить, и она поджимает губы, пристально глядя на меня.
— Пока что я в порядке. Просто сними рубашку, Иван.
Я колеблюсь еще секунду, но наклоняюсь, медленно снимая рубашку.
25
ИВАН
Движение дергает мое травмированное плечо, и я вздрагиваю, стараясь не думать о том, как будут ощущаться долгие часы вождения, которые мне еще предстоит провести. Глаза Шарлотты расширяются, когда я отбрасываю рубашку в сторону, и как бы мне ни хотелось думать, что это из-за моей мускулистой груди и давно приобретенных татуировок, она уже видела их раньше. Я знаю, что это из-за того, что она еще видит.
— Черт, — выдыхает она, и я опускаю взгляд, следуя за ее взглядом. На моей груди и ребрах расцветают синяки от того места, где мы с Антоном подрались, и я чувствую, как из раны на лбу снова начинает сочиться кровь, прорываясь сквозь засохшую кровь.
Каким-то образом вид синяков заставляет чувствовать себя еще хуже. Я втягиваю воздух, когда Шарлотта молча тянется за антисептической салфеткой, разрывает ее и начинает проводить ею по царапинам и ссадинам на моей коже. Она смотрит на ту, что на лбу, в последнюю очередь, морщась, когда начинает наклоняться.
— Это будет больнее, — извиняется она, разрывая новую салфетку. —
— Я знаю, — мрачно бормочу я, пытаясь сосредоточиться на чем-то, кроме спирта, который она собирается прижать к моей открытой ране. К сожалению, самое близкое, на чем можно сосредоточиться, — это грудь Шарлотты, круглая и мягкая на вид под тонким хлопком ее футболки, и очень близко к моему лицу, когда она наклоняется, чтобы нанести антисептик на мой лоб.
Я могу с идеальной точностью вспомнить, как хорошо она ощущалась в моих руках, как идеально она прилегала к моим ладоням, как твердые соски терлись о мою кожу, и какие она издавала звуки, когда я наклонялся и проводил языком по…
Мой член дергается, напрягаясь в тот же момент, когда Шарлотта крепко проводит тампоном по окровавленной ране, и на мгновение резкое столкновение возбуждения и боли заставляет мой мозг полностью замереть, мое тело не знает, как это обработать. Мне никогда не нравилось, когда мне причиняли боль в спальне, и раскаленный добела ожог алкоголя на моей обнаженной плоти нисколько не возбуждает. Но на короткую секунду мой член пульсирует, все еще застревая на том, как близко находится грудь Шарлотты, прежде чем боль полностью сосредоточивается, и мое возбуждение мгновенно угасает.
Это, мрачно думаю я, пока Шарлотта продолжает вычищать запекшуюся кровь, накопившуюся за несколько часов, войдет в историю как один из самых запутанных моментов моей жизни.
— Возможно, придется наложить швы. — Говорит Шарлотта, нахмурившись, отстраняясь и глядя мне на лоб. — Но нам придется обойтись повязками-бабочками. Подожди…
Она поворачивается, роется в аптечке, и я чувствую легкое головокружение, когда движение ее тела приносит волну ее запаха, теплого и сладкого, прямо в мой нос. Она не пользуется никакими духами — это просто ее собственная кожа и пот, но это вызывает что-то первобытное в моем мозгу, и мне приходится прилагать все усилия, чтобы не протянуть руку и не схватить ее за бедра, притянув ее к себе на колени.
Шарлотта выпрямляется, и я стискиваю зубы, желая, чтобы моя эрекция не вернулась. Она снова наклоняется, ее грудь отвлекающе шевелится под рубашкой, и я хватаюсь за край кровати, пока она большим пальцем наносит антибактериальную мазь на рану, натягивая бинты-бабочки на кожу мгновение спустя.
— Вот. — Она отступает назад, осматривая свою работу. — Этого будет достаточно. — Она закусывает губу, как будто хочет сказать что-то еще, но через секунду отворачивается и начинает собирать аптечку, повернувшись ко мне спиной.
Я пробно двигаю плечом. Оно не вывихнуто, что хорошо, потому что Шарлотта, как бы быстро она ни училась, не думаю, что она сможет вправить мне плечо, если понадобится.
— Спасибо, — тихо говорю я, глядя ей в спину, поскольку она, кажется, тратит больше времени, чем строго необходимо, на сборку аптечки. Воздух между нами кажется густым от напряжения, и я знаю, что она тоже это чувствует. Я знаю, что именно поэтому она не смотрит на меня.
Шарлотта на мгновение замирает.
— Не за что, — тихо говорит она. — Тебе нужна была помощь.