Бесконечная война
Шрифт:
Поговаривали, что сейчас Красный Верс находился в имперском лагере, что его допустили до собрания Дэсарандеса. Невиданное событие!
На заре император выступит перед войском, как он поступал уже неоднократно, отчего животный рёв прокатится по их рядам. Всегда прокатывался и сейчас не исключение, ведь они увидят живое воплощение далёкого и жестокого бога — двуликого Хореса, что одной рукой даёт, другой отнимает.
Когда Каирадор поведёт армию «перебежчиков» на новый штурм, желая раздавить последние очаги сопротивления и обнаружить, вынюхать тайные проходы под землю, то понесёт с собой силу, имя которой — Дэсарандес.
Одноглазый продолжал смотреть на стервятников, прилетевших из не столь отдалённого от окрестностей Сизиана, откуда ветер уже несколько дней гнал сухой пустынный воздух.
«Наверное окрестности Монхарба снова пересохли, превратившись в прерии», — подумал Алджер Фосрен. Изредка, раз в несколько лет, такое случалось. Тогда архонт Плейфан спускал своих друидов, дабы исправить ситуацию, но сейчас магов не было. А значит, поля засохнут, отчего положение вольного города станет ещё хуже.
Но не хуже, чем у Фирнадана.
А бывший разведчик продолжал смотреть, хотя свет уже почти померк. Быть может, шептали некоторые, он общается с самим Хоресом и взирает не на птиц, а на город, который им предстояло сожрать.
Так крестьяне приблизились к правде настолько, насколько были способны. Алджер Фосрен действительно рассматривал окрестности, а не птиц. Он видел полуразрушенный Фирнадан, чьи массивные ворота уже несколько раз выбивали и восстанавливали, массивные каменные выступы, некогда изрисованные рунами, а теперь стёртые в пыль.
Рассматривал, а после сравнивал увиденное с имперским лагерем, изучая глубокие окопы, частокол, ровные ряды палаток и отхожих мест. Конюшни, офицерские шатры, переносные кузницы и палаточный «амбар» с волшебницами, стоящий вроде и со всеми, но при этом вдалеке.
Имперский лагерь до сих пор строился, грозя превратится в город рядом с городом, если в ближайшее время ситуация не изменится, что на войне могло произойти в любой момент.
«Да, торопись, безумствуй в последних приготовлениях. Испытывай то, что испытываешь, бессмертный и уставший от жизни старик. Старик! Пусть в молодом теле. Для тебя это чувство внове, но мы его хорошо знаем. Оно называется „страх“. Несколько раз уже Фирнадан отбивал все твои нападения, все твои орды, которые ты спускал на нас. А время неумолимо истекает. Даже мы, твои противники, знаем о беспорядках в самой Империи. Каждый день имеет значение, но здесь всё зависло и город никак не упадёт тебе в руки. Смеет сопротивляться…» — крутились мысли в его голове.
Боль в животе снова поднялась, голод затянулся узлом, сжался, стал почти неощутимым ядром нужды — что сама по себе умирала с голоду. Его рёбра остро и заметно выпирали под туго натянутой кожей. Живот распух. Суставы постоянно болели, а зубы начали шататься. Теперь Алджер знал лишь пьянящий, горьковатый вкус собственной слюны, который время от времени смывали вода с каплей вина из бочонков на повозках или глоток из редкого кувшина эля, что приберегали для избранных Красного Верса.
Другие подручные — да и сам Каирадор — питались хорошо. Они пожирали бесконечные трупы, которые появлялись благодаря постоянным штурмам. Их кипящие
«Так метафора стала реальностью — вижу, вижу, как мои старые циники-учителя согласно кивают. Здесь, среди „перебежчиков“, жестокая истина предстала неприкрытой. Наши правители едят нас. Всегда ели. И как я мог считать иначе? Я ведь был солдатом. Был жестоким продолжением чьей-то чужой воли».
Фосрен изменился, и сам охотно это признавал. Его душа не выдержала чудовищных ужасов, которые он видел повсюду, невообразимой аморальности, рождённой голодом. Алджер изменился, искорёжился до неузнаваемости, превратился в нечто новое. Потеря веры — веры во что бы то ни было — и в первую очередь во врождённую доброту собственного вида, сделала его холодным, бесчувственным и жестоким.
Но потерявший глаз разведчик не ел человечины.
«Лучше пожирать себя изнутри, переваривать собственные мускулы, слой за слоем, растворять всё, чем я был прежде. Это — моё последнее задание, и вот оно началось».
И всё же, вопреки всему, Алджер уже начал осознавать более глубокую истину: решимость его слабела.
«Нет! Гони прочь эту мысль».
Лишившийся глаза мужчина — которому повезло не подхватить в рану никакой заразы, был вынужден вступить в ряды «перебежчиков», чтобы сохранить жизнь и хотя бы изнутри стана врага попытаться послужить своим товарищам, — понятия не имел, что увидел в нём Каирадор.
Тот бой, где их отряд попал в окружение, принёс не только смерть. Алджер Фосрен, лишившись глаза из-за неприцельного удара штыка, притворился мёртвым. Это получилось без каких-либо сложностей, «перебежчики» не особо проверяли свою добычу, сходу начав волочь тела в свои вечно голодные ряды. И тут Алджеру повезло в первый раз. Их не решились есть сразу, сырыми (как делали зачастую), а надумали сготовить, так что начали закидывать трупы в большую общую кучу.
Разведчик, умудрившись избавиться от характерной формы, выбрался из горы мёртвого кровоточащего мяса, некогда бывшего его соратниками и местными крестьянами, после чего притворился одним из «перебежчиков».
«Главное изображать голодный фанатизм, которым были пропитаны все они, — размышлял Фосрен. — Тогда становится проще. Почти естественно».
В дополнение к отказу от человеческого мяса, он изображал немого. Смысла в этом было немного, ведь почти вся крестьянская армия общалась на мунтосе. Однако мужчина не хотел с ними говорить. Не хотел выдавливать из себя слова, которые могли бы выдать его, или навредить людям, оставшимся в городе.
Теперь он предстал незримым призраком. Почти нематериальным духом, который истончился почти до исчезновения.
«Если бы Каирадор не приблизил меня к себе, то кто-то из других „перебежчиков“ давно отправил „слабака“ в общий котёл, — мысленно хмыкнул Алджер. — Ещё бы и изнасиловал перед этим».
Он отлично знал, что среди «перебежчиков» активно рыскали специально назначенные ищейки, которые выбирали самых больных, старых и слабых, которых пускали в пищу остальным, особенно если не было иных вариантов.
Ныне всё, чем Фосрен проявлял себя в этом мире — собственным присутствием и остротой единственного глаза, отмечавшего любую деталь. Однако этого хватило, дабы Красный Верс каким-то образом заметил его в толпе, призвал и сделал своим подручным, лейтенантом.