Бесконечное лето: Город в заливе
Шрифт:
— Сыночку! — завопила она с порога, сразу ринувшись к замотанному в бинты парню на крайней койке. — Да что ж тут такое делается! Да на кого ж ты меня покидаешь! Да ты ж слова плохого в жизни никому не сказал! Да он же, — она повернулась к нам, словно мы были аудиторией ее выступления, зрителями, восхищенными удачной актерской импровизацией, — он же не со зла сюда поехал родину защищать, далась ему эта родина, будь она проклята! Ему ж пообещали тут участок после войны, на хорошей земле — вот он остепениться и решил, хотел заслужить! Кто ж знал, что тут такое творится!
— Видал? — доктор расслаблено выдыхал колечками дым, но глаза, несмотря на шутливый тон, у него были серьезные.
— А то, — подтвердил я. — Седьмой век нашей эры, император Ираклий, фемная реформа, солдаты получали плату захваченными землями вместо денег. Полторы тысячи лет прошло, а ничего не поменялось. Участок он сюда приехал заслуживать, за военную доблесть и подвиги. Никакой идеологии или, боже упаси, патриотизма, чисто материальный интерес. И замечательная любящая мама тоже в этом ничего такого не видит, нет.
— Я даже про другое хотел сказать, — заметил доктор. — У нее основной вопрос к ее дорогому президенту: почему так плохо защищают наших сыночков? Не требование немедленно прекратить войну, не желание забрать сына домой и никуда больше не отпускать — а вот это. Больше оружия, лучше бронежилеты — и пусть хоть обвоюются. Наглухо отбит материнский инстинкт, срезан под корень буквально. Что ж с этими людьми делали, чем кололи, что добились такого эффекта, меня, как медика, остро волнует этот вопрос. Ты вот помнишь, к примеру, когда на войну уходил из дома, тебя твои — не знаю, родители, жена — как отпускали?
— Девушка, — коротко сообщил я. — Теперь уже бывшая. Плохо отпускала. Плохо.
***
— Никуда ты не пойдешь, — отрезала Дашка и сунула в толстую стеклянную пепельницу недокуренную сигарету. Обычно она не курила, это так, баловство — только по серьезным случаям. Наверное, сегодня как раз такой. — Понял, что я говорю? Приговор окончательный, обсуждению не подлежит. А не пойдешь ты потому, что я тебя не отпущу.
Люблю такие смелые утверждения. Полный эффект того, что мне снова тринадцать лет, и родители обрисовывают перспективы похода на школьную дискотеку под «Продиджи» и «Руки вверх!». И, может, редкие кислотные сэмплы из ReBirth, если ди-джей окажется по-настоящему продвинутым.
— Дашка, я хотел бы напомнить, что ты мне не мама и тем более не папа, — вкрадчиво сообщил я, глядя в рюкзак. — Мы что, переселились во времена военного коммунизма? Что за диктат пролетариата, откуда такая категоричность?
— Я. Тебе. Не чужой. Человек, — отчеканила Дашка, упирая руки в бока. Не чужой, это правда, скоро будет год, как вместе живем. А будет ли? Наверное, ей хочется уже и официального статуса, и квартиру свою, а не съемную, липкую от застарелой грязи, халупу в древней пятиэтажке со скандальной родственницей-хозяйкой… Своих детей, в конце концов. А чего хочется мне? Я пока не понял.
Друг друга мы с ней знали давным-давно — еще с универа, я тогда был на втором курсе, а она на первом. Проблема плотного общения с противоположным полом стояла как никогда остро, а особыми успехами в этом важном вопросе я похвастать не мог, отчего день ото дня становился еще более замкнутым, чем обычно. Легко догадаться, что ситуацию это не улучшало никак.
Все изменилось, когда одним зимним утром в битком набитом автобусе незнакомая девушка, прижатая к моему сидению мрачным людским потоком, улыбнулась, сдула со лба челку и сказала: «Слушай, ты не будешь против, если я сейчас присяду к тебе на руки? И мне ехать будет удобнее, и ты, я думаю, порадуешься».
Я, натурально, оказался не против, и буквально через минуту уже познакомился с Дашкой, будто знал ее полжизни. Она приехала из маленького приморского городка, и у нас пока только осваивалась — правда, делала это со свойственной провинциалкам деловой хваткой. Очень скоро оказалось, что она отлично знает, что сказать официанту в кафе, чтобы он обслужил побыстрее, как подойти к завкафедры, чтобы пересдать особенно сложный зачет, да и вообще найти кого-нибудь, чтобы написать за нее курсовую, потому что — если так можно, то почему бы и нет?
В общем, мы начали встречаться. Справедливости ради, почти такие же отношения Дашка поддерживала еще минимум с двумя парнями, да и в родном городке у нее вроде бы кто-то оставался. Многопользовательский интерфейс и общая живость характера творили чудеса. Ревновал ли я? Дико, но выхода было не видно — либо так, либо никак. А «никак» уже не получалось — к этому моменту жизни без нее я уже не представлял.
Ну, вы все знаете — первая женщина все равно что приковывает к себе железными цепями, оторваться можно, только очень больно. Дашка это понимала и без смущения пользовалась.
Впрочем, и отрываться-то не хотелось, потому что вместе нам было интересно — я много знал и умел рассказывать, а она любила слушать, так что в компании друг друга мы проводили, пожалуй большую часть своего свободного времени. Походы в кино и рестораны, поездки на море, в ее родной городок, знакомство с мамой — доброй толстой тетенькой, больше всего на свете любившей свою дочу, цветы в горшках на подоконнике, да еще печь пирожки с вишнями — стали логичным продолжением.