Бесконечный спуск
Шрифт:
В одном из отдаленных фрагментов этого гигантского сооружения стояли леса высотой под километр – там шли строительные или ремонтные работы, визжали инструменты, летела стружка. Из множества других частей атриума долетали звуки каких-то движков, трущихся шестеренок, тросов, канатов, вскрики и стоны, эхо скрипящих и хлопающих тяжелых дверей.
Первое, что ошеломило Комарова, когда их группу вели мимо холла какого-то грузового лифта, – из раздвинувшегося зева этого лифта высыпало несколько разношерстных существ, скулящих и дрожащих. В глаза бросился один из них, который, несмотря на очень тяжелую, глухо бряцающую обувь, с бешеной скоростью понесся по коридору. Это был тщедушный и горбатый, одетый в рваную робу мужичишка, щека и шея которого были залиты кровью.
Прошло какое-то время в ожидании регистрации в городских службах, и неожиданно раздался весьма громкий отрывистый сигнал. Очень скоро все шумы прекратились, скрипучие механизмы, тяжелые лифты ухнули и застыли, эхо завибрировало и угасло. Сержант стражи велел вновь прибывшим вести себя тихо. По всему мегаполису наступила неправдоподобная тишина, в которой были слышны только слабые звуки падающих капель и чье-то напряженное надрывистое сопение. Где-то далеко немелодично завывали и урчали с металлическим призвуком канализационные трубы. Затем из глубины анфилад донесся пугающий глас, напоминающий ночное зыканье филина. Комаров пытался найти глазами источник звука, он поднял лицо и стал всматриваться в головокружительную перспективу сотен этажей вверх. В вышине их уже трудно было различить, потому что в воздухе царил смог. Вообще, попахивало здесь скверно: гарью, паленым волосом и еще чем-то тухлым.
Зыканье подхватило нечто вроде хора, сначала нестройного, а затем все более сплоченного, хотя снизу, из невидимого подполья в него вплетался диссонирующий надтреснутый подголосок, пронзительный, свербящий так, что от него болели слуховые перепонки. Сверху многоголосие покрывали тяжелые тягучие басы, в самых низких нотах переходящие в храп. Кто-то пристукивал в барабаны, придавая пению более строгий ритм.
Это была своего рода «месса», постепенно Комаров начал различать в потоке ее звуков слова знакомого ему языка. Хотя – странное дело – не русского и не английского, то есть не тех языков, которыми он пользовался на Земле. Продолжалось все это около 10 минут и по мелодии и смыслу напоминало перекореженную церковную службу, сдобренную изрядной долей камланий, со сладострастными завываниями.
– Яростью и гневом напои меня, Великий Свободный Господин, – пели местные жрецы, – подай мне силу своей гордости, подай мне блеск и мощь своей наготы, поддай жару моей дерзости, веселию, надсмешничеству, борзости, окаянству, дай мне бесконечной сладкой скверны, трепетного греха, блуда, прелюбодейства, малакии, мужеложества, жестокости, пьянства, бесстыдства, во имя святой хулы и проклятия, во имя последней самости. И направи меня в стан избранных своих. И соделай меня быть достойным сыном Мучению, и Геенне, и Мраку. Осени разум мой тьмой своею и наполни душу мою черным огнем своим. И дай лицезреть и лобызать премерзости блудницы, и зверя, и помазанника твоего, и славных аггелов твоих, Великий и Свободный Господь, сын и соитель Погибели!
Так город-лабиринт раскрывал объятия для новых сограждан.
Страна лифтов
Мир, в котором оказался Комаров (вернее, бывший Комаров, которому здесь присвоили кодовый номер), был исполнен разнообразным смрадом, к которому, казалось, не удастся привыкнуть. Вентиляция, правда, функционировала, но она гоняла один и тот же тепловатый воздух. Во всем этом бесконечном закопченном мегаполисе не было видно выхода в открытые пространства, даже краешка какого-либо подобия неба.
Невозможно было понять, находится ли он в недрах какой-то планеты, или под непроницаемым куполом, или он вообще вращается в пустоте сам по себе. Пованивали и сами обитатели. И хотя по земным меркам они были чрезвычайно субтильными, едва ли не бесплотными, все же и здесь у их душ были оплотневшие оболочки. Но, как постепенно догадался Комаров, вонь издавали вовсе не убогие телеса, а сами души. Со временем Комаров по запаху научился определять, кто перед ним: страж града или узник, узник какой категории, какое прегрешение вменялось ему и за что он терпел казни на так называемых правежах.
Первым делом Комарова, как вновь прибывшего, начисто выбрили, лишив даже бровей, одели в робу, а на ноги крепко-накрепко наковали странную тяжелую обувь, которая делала невозможным быстрое и ловкое передвижение. По своему назначению она напоминала колодки острожников. Стражи выкликали узников по номерам, а между собой именовали «номерными».
Способность к полету у местных обитателей отсутствовала вообще, и в этом смысле их мир напоминал мир человеческий. Жители града были в основном похожи на людей. Впрочем, среди носящих робу попадались экземпляры, сравнимые с образами монстров, уродцев, иногда фантастических. Однако это были все-таки бывшие люди, просто облик их по каким-то причинам сильно поменялся. Комаров, который немного приобщился к живописи и которого его знакомые галеристы одаривали альбомами по искусству, – усматривал в некоторых узниках подобие персонажей Иеронима Босха. Но встречались и такие, на фоне которых воспаленная фантазия Босха выглядела сущим ребячеством. Служители отличались от узников формой одежды и свободными движениями, они вели себя развязно и жестоко по отношению к подопечным.
Постепенно Комаров изучал подернутый дымной пеленой город-лабиринт и многое в нем понимал, но поначалу он казался запутанным и совершенно недоступным для ориентации хаотическим нагромождением этажей, секций, переходов, связанных между собой с помощью разветвленной системы лифтов. Всякое движение внутри лабиринта между его ярусами было возможно только на разнообразных лифтах, беспрестанно снующих вверх и вниз. Вся суета так или иначе вращалась вокруг разнообразных по своей геометрии лифтовых холлов, этих узлов сообщения с другими частями сверхгорода. Вход на технические лестницы через люки допускался категорически только для служебного пользования.
Имелось несколько специальных ярусов, в которых помимо вертикальных лифтов работали еще и горизонтальные. Именно с помощью них обитатели города могли попасть, к примеру, из сектора «19» в «58» или обратно. Горизонтальные направления лежали не в одной плоскости, а в нескольких, образуя пять осей или веток внутри города. Это сильно затрудняло во многих случаях понимание порядка нумерации самих отсеков, так что только по прошествии долгого времени эта нумерация становилась чем-то очевидным для узников.
Горизонтальные лифтовые пути были не сквозными, приходилось делать множество пересадок, если кто-то перемещался в отдаленный сектор. Трудность задачи усугублялась тем, что лифты часто не подчинялись командам на приборной панели и останавливались в произвольном порядке. Чтобы совершить пересадку, нередко приходилось долго кататься на одном лифте вверх и вниз, пока методом тыка не окажешься в нужном отсеке. Удача попасть в него с первого захода была сродни выигрышу в рулетку.
Вся эта ситуация, особенно горизонтальные лифты, слегка напомнила Комарову любезные его сердцу горнолыжные подъемники, только не обычные земные, а «взбесившиеся». При перемещении на этих лифтах иногда казалось, что идут они не строго горизонтально, а под уклон. Впрочем, нечто подобное – ощущение какой-то перекошенности направляющих – возникало и в вертикальных лифтах. Некоторые из обитателей города-наваждения явно испытывали нечто вроде «лифтовой болезни»… Но тем не менее и такие беспрестанно ехали куда-то…