Бескровная охота
Шрифт:
– Ничего, поймешь потом. Бери женщину и пошли.
– Как твои раны?
– Плохо. Меня хватит еще минуты на четыре, потом я потеряю сознание. Отключусь на много часов. Мы должны успеть. Иди к ней, а я попробую выломать эту заслонку. Когда мы входили, я посмотрел, как она закреплена. На самом деле она не такая крепкая, как думают люди.
Ночью они повернули на дорогу, ведущую в город. Лора оставалась такой же невменяемой, как и раньше. Охотник открыл глаза несколько минут назад.
– Ты в порядке? – спросил Алекс.
– Да, намного лучше. Я уже поправил печень, но легкое включу только завтра.
– Как ты это делаешь?
– Каждый может это сделать. Но этому нужно учиться. И нужно хотеть научиться.
– Я
– Я не обманываю тебя, – сказал охотник. – Просто есть вещи, которые мы пока не можем объяснить. Например, на какую глубину ты ныряешь?
– Метра на три.
– Почему не глубже? Уши болят?
– Да, наверно, – ответил Алекс.
– А ты был молодец, когда прыгнул на него. Да, так я об ушах. Если ты нырнешь на десять метров, тебе будет очень больно, но, с другой стороны, очень приятно, это непередаваемое, особенное ощущение – быть в глубине плотного голубого пространства и быть с ним один на один, не как с врагом, но как с удивленным другом. Ты как будто сам становишься его частью. Если ты нырнешь на двадцать метров, то боль будет непереносима. Начнет сплющиваться и твой череп, и твои ребра. Еще немного глубже – и вода под большим давлением разорвет твои уши и войдет внутрь черепа, ломая непрочные перегородки. Вода сломает твои ребра, так, что они воткнутся в легкие и сердце. Но люди, на самом деле, могут нырнуть гораздо глубже, чем на двадцать или тридцать метров. Человек может нырнуть на любую глубину без всякого вреда для себя, это я говорю точно. Хоть на километр. Как только давление становится критическим, наше тело наполняет жидкостью и легкие, и все внутренние каналы головы. Эта жидкость выбрасывается из крови, и она уничтожает давление воды таким же в точности обратным давлением. Когда ты всплываешь, жидкость снова уходит в кровь. И этот механизм настолько точен, что ты можешь нырять тысячи раз, без малейшего вреда для здоровья. Твое тело срабатывает как идеально отлаженная машина. Даже лучше. Скажи, может быть, ты знаешь, откуда у людей это умение? Ведь нашими предками никогда не были киты или дельфины, и никакие глубоко ныряющие морские звери. Кто дал нам это? Причем тут эволюция? И самый главный вопрос: зачем?
– Ты не спрашиваешь, куда мы едем, – сказал Алекс.
– Все нормально. Сейчас это твоя война, и ты ведешь ее правильно. Я буду спать. Разбудишь, если понадобится помощь. Ты тоже не все спрашиваешь. Можешь спросить сейчас.
– Ответь мне, – сказал Алекс, – почему обязательно нужно умирать одному из нас?
– С этим ничего нельзя поделать. Это было моим заданием на Земле. Мне нужно было найти подходящего человека, который согласится быть разобранным на отдельным молекулы. В таком виде этого человека съедят или, скажем точнее, переработают и усвоят некоторые… Скажем, существа. Мы называем их мактовирусами.
– То есть, меня скормят вирусам?
– Да. Всего до последней молекулы. Либо тебя, либо ее. Их единственным условием была добровольность. Они не хотят принуждать человека, это запрещено их моралью.
– Сколько тебе заплатили?
– Это мое дело. Но деньги сейчас не главное. Главное то, что я дал слово. А я всегда выполняю свои обещания. Честь это единственная вещь на свете, которая дороже жизни.
Он подъехал к мостику у Капитанского парка. Город стоял на трех реках, но каждая река была узкой и мелкой, хотя и одетой в серый и розовый гранит. Мостов было множество, но Лора говорила именно об этом.
– Лора? – позвал он. – Ты была здесь? Посмотри.
– Смотри-ка, а я здесь была на днях.
– Я об этом и спрашиваю. Ты бросила ее здесь?
– Я ездила проверить сообщение. О человеке, который собирался прыгать не помню уж с какого этажа. А потом он оказался просто спортсменом.
– Ты меня все еще не слышишь.
– Я долго ждала, но он все-таки не прыгнул.
– Ну тогда спи, – сказал он, – я скоро вернусь.
Ночь была темной, безлунной, но позднее вечернее небо еще слегка светилось, отражаясь легким бликом на металлических перилах моста. Где-то вдалеке светил неподвижный прожектор, сияющий отстраненно и безразлично, как звезда, и обливал желтизной зеленые холмы крон вокруг себя. В совершенно невообразимой дали, может быть, вообще за городом, заливались лаем собаки. Несколько невесомых звуков, напоминающих и музыку, и крики одновременно, сплетались в прозрачную звуковую вуаль, позволяя легко слышать сквозь себя, как черная вуаль позволяет видеть блеск глаз и сдержанную улыбку. Внизу слева, у ларька, молча танцевала пьяная продавщица, прижимая к уху телефонную трубку. И вдруг он понял, как сильно он любит этот мир, эту ночь, собачий лай, блик на перилах и даже пьяную продавщицу – так сильно, как любят только то, что вот-вот исчезнет навеки. Он понял, что такое чувство никогда, о котором говорила Лора. Никогда больше не будет такой ночи. В прозрачной глубине над ним снова вспыхивали мгновенные шары метеорных дождей.
Он спустился с моста, разделся и вошел в камыши. Стебли, скрипя, ложились холодными лентами под его босыми ногами. Он ступал очень осторожно, зная, что здесь, как и везде, дно усыпано множеством битых стекол. Потом он нырнул в теплую, медленно текущую воду. Область поиска на самом деле была невелика: если Лора бросила фасолинку с моста, именно бросила вниз, а не швырнула, то разброс совсем небольшой, плюс-минус два или три метра. Днем ее было бы почти невозможно найти, но ночью она должна светиться.
Он нашел ее только через много часов, когда исчезли метеоры в небе, а звезды передвинулись, как будто кто-то повернул огромный вогнутый глобус. Он сумел найти ее только потому, что ночь стала совершенно черной, будто смоляной. Прожектор выключился, как и множество других городских огней, и после этого легкая шапка световой паутины поднималась только над далеким центром города. Тьма стала такой густой, что стал заметен дельтокрыл, летящий прямо в зените – орбитальное пассажирское судно на триста тысяч человек. Дельтокрыл имел форму треугольника и был размером в целый город. Он делал двадцать четыре оборота в сутки по орбите Земле. Если вы хотели добраться, например в Японию, то с помощью хоппера вы входили на борт дельтокрыла, и через двадцать пять минут были на месте. Дельтокрыл был самым быстрым транспортом на планете.
В темноте фасолинка, наконец, стала видима. Сейчас она почти не светилась.
– Я кажется, простудился, – сказал он, вытершись наспех и натягивая узкую прилипающую майку.
– Ерунда, – ответил охотник. – Ты на войне, а на войне никто не простужается. Но, если тебя это волнует, дай мне твою ладонь.
Он дал, и Охотник быстро нажал что-то, сверкнувшее легкой быстрой болью в шее, плечах и спине.
– Теперь ты не простудишься. Эта точка резко повышает иммунитет. Действует в сто раз лучше аспирина. У вас еще пьют аспирин?
– Конечно, особенно если с похмелья. Только он теперь называется по-разному. Чем заковыристее называется, тем дороже стоит. А ты никогда не болеешь?
– Никогда, – ответил Охотник. – Только иногда, когда отдыхаю. Может быть, я еще научу тебя не болеть. Дай это сюда.
Алекс протянул ему фасолинку.
– Не подноси близко к глазам, – предупредил он.
– Ты думаешь, оно еще работает? – спросил Охотник.
– Я надеюсь, что оно сможет сработать еще хотя бы один последний раз. Это единственный наш шанс. Честно говоря, я не знаю, что делать, если сейчас ничего не получится. Но эта штука разбудила Лору однажды, она должна разбудить ее снова. Хотя заряд наверняка почти исчерпан. Попробуем.