Бескрылые птицы
Шрифт:
Жизнь в таких условиях с каждым часом усиливала в Волдисе тоску по своему углу, по уединению, где бы он без помех мог отдаться своим мыслям и отдохнуть. Здесь, где пол не просыхал от грязи, нанесенной сапогами приезжающих, где по меньшей мере двадцать раз за ночь дворник открывал калитку запоздавшим и пьяным постояльцам, нечего было и думать об учении.
За эти дни Волдис ближе узнал своих товарищей по работе. Впечатления, полученные им в первый день, когда все его называли «зеленым» и ожидали, что он свалится, были крайне удручающими. Тогда казалось, что эти люди, гонимые голодом и замученные непосильной работой, враждебно настроены к каждому человеку, злорадствуют по поводу любой неудачи товарища.
Теперь Волдис убедился, что это совсем не так. Увидев, что новый их товарищ работает наравне с ними, а не изнемогает от непосильного труда, они изменили свое отношение к нему. Молодые стали заговаривать с ним, рассказывали кое-что о себе и интересовались, где он служил, как жил, нет ли общих знакомых.
Все они уже привыкли к работе, и никому она не казалась слишком тяжелой. Никто из них не жаловался на трудности. Они высмеивали всякого, кто быстро уставал. Нытикам здесь не было места, их не щадили. Людей с крепкими мускулами здесь особенно уважали.
С этой точки зрения Волдиса следовало причислить к наиболее ценным экземплярам: ростом он был почти в шесть футов, с хорошо развитой мускулатурой, со здоровыми легкими и сердцем, выносливый и потому немного самоуверенный. Такие самоуверенные парни, не желающие сдаваться перед трудностями, полные решимости все успеть, хотя бы в глазах темнело и всю ночь потом ныло под ложечкой, здесь особенно ценились.
В последний день работа на пароходе была легче, добрались до пола трюма, лопата легко скользила по гладким доскам и нагребала с верхом. Да и под мостками стало не так опасно, потому что Волдис продвинулся ближе к стене трюма и куски угля падали чуть подальше.
Работая без обеденного перерыва, разгрузку парохода кончили к двум часам, но пока разобрали мостки и отнесли в сарай инструменты, наступил вечер.
— Получка будет только завтра к вечеру! — сообщил форман, когда рабочие начали расходиться.
— Что за получка? — спросил Волдис у Карла.
— Мил человек, ты думаешь, те пять латов, которые тебе выплачивали каждый вечер, — это все? Это только аванс, а при получке нам выплатят, что заработано аккордно.
— Где будут выплачивать получку? Здесь же в конторе?
— Ну нет. Скорее всего в одном из кабачков на набережной. Приходи завтра после обеда к конторе, часам к четырем, — увидим, куда форман нас поведет.
Вот хорошо-то! Они еще получат деньги! Волдис никак не рассчитывал на это. Тогда все не так уж плохо. Из одних авансов он сумел скопить десять латов. Завтра можно будет кое-что купить. Смотри-ка, в пятиэтажном городе случаются и приятные неожиданности.
На следующий день, около трех часов, Волдис пошел к конторе. Там уже кое-кто собрался, все были по-праздничному одеты и не очень охотно мирились с его соседством.
— Берегись, как бы нам тебя не запачкать! — смеялись они, наряженные в клетчатые брюки и белые шелковые шарфы. Волдис смеялся вместе со всеми, хотя самому было горько и стыдно.
В половине четвертого пришел форман и сразу же поднялся в контору. Не прошло и четверти часа, как он вернулся обратно.
— Где остальные? — спросил он у собравшихся. — Почему так мало?
Многие еще не пришли, в том числе и Карл Лиепзар.
— Август, получил деньги? — спросил кто-то формана.
— Да, еще в обед все было подсчитано.
— Сколько же получилось?
— Увидите. Сколько выгрузили, за столько и получите.
— Нового ничего не слышно?
— М-да… нет, точно ничего неизвестно. Слыхал, ждут какого-то «шведа», но когда придет — не знают. Где будем делить получку?
— Пойдем в «Италию»! — крикнул кто-то.
— Нет, там очень дорого. Лучше в «Якорь».
— А чем плохо у Озилия?
— Ладно, пойдем куда-нибудь.
Форман не спеша направился к Даугаве. Грузчики, примеряясь к его шагу, следовали за ним беспорядочной толпой. Форман все время держал правую руку на груди, на внутреннем кармане пиджака, где лежали деньги — целая пачка десятилатовых бумажек.
Они свернули в скромную пивную около рынка. За прилавком со скучающим видом стояли два официанта. Низкие потолки, мало света, табачный дым. Из уборной несло карболкой. Слышно было, как в кухне на сковороде шипело, поджариваясь, мясо. В соседней комнате несколько рыночных торговок подкреплялись водкой; перед ними на столе дымилось целое блюдо колбасы и сосисок.
Утомленный официант в поношенном, засаленном фраке встретил вошедших сдержанной улыбкой. Буфетчица признательно улыбнулась форману. Она поняла — получка.
Посетители разместились за одним из самых больших столов, но когда и он оказался слишком мал для такой многочисленной компании, к нему приставили еще один столик, поменьше. Форман сел посредине, положил на стол записную книжку и многозначительно откашлялся. Официант уже переминался за его спиной, теребя в тонких бледных пальцах блокнот.
— Ну, что будем заказывать? — приступил форман к делу. — Сколько нас здесь? Семь, восемь, десять, двенадцать… Новичок, ты тоже участвуешь?
— В чем? В выпивке? Нет, не хочу, — ответил Волдис.
— Ну, нет так нет, и не нужно. Значит, нас здесь двенадцать персон. Кельнер, принеси нам три полштофа, дюжину пива, две бутылочки фруктовой и четыре порции жареной свинины. Только свинины, а не баранины!
Карандаш быстро забегал по блокноту. Привычно изогнулась спина, и фалды лоснящегося фрака исчезли за буфетом. Форман вынул несколько десятилатовых бумажек.
— Оскар, — обратился он к угодливому молодому человеку. — На, сходи разменяй. Попытайся разменять на латы [16] и кварты [17] . Сегодня нам понадобится много мелочи.
16
Лат — денежная единица в буржуазной Латвии (в 1922–1940 гг.). Лат равнялся 100 сантимам.
17
Кварт — В 20-х годах в буржуазной Латвии одновременно имели хождение как латвийские рубли (казначейские билеты выпуска 1919 г.), так и введенные вместо них (начиная с 1922 г.) латы (1 лат, или 100 сантимов, был приравнен к 50 латвийским рублям). Монету в 50 сантимов в это время по аналогии с царской 25-копеечной монетой (четвертаком) в просторечии называли квартом (т. е. четвертаком), поскольку 50 сантимов также равнялись двадцати пяти — хотя и не копейкам, а латвийским рублям. К концу 20-х годов латвийские рубли постепенно были изъяты из обращения.