Бескрылые птицы
Шрифт:
Понемногу стали появляться рабочие. Они несли с собой завязанные в пестрые носовые платки куски хлеба на обед. Все они были знакомы друг с другом и, проходя мимо судов, здоровались с товарищами, отпуская при этом грубоватые шутки. Они не вешали голов, как осужденные, идущие к месту казни, хотя каждый из них знал, что его сегодня ожидает. Ломовая лошадь тоже привычно становится в оглобли, равнодушная к предстоящим мукам.
Волдис наблюдал, как молодые парни поддразнивали один другого, как они насмехались над каким-то простофилей. Все они были отчаянно веселы и вели себя вызывающе. Но вдруг все сразу
— Доброе утро!
— С добрым утром, с добрым утром! — нетерпеливо отвечал кто-то. — Утро-то доброе, а вот вы-то какие?
— Ха-ха-ха! — толпа взорвалась хохотом.
Форман сказал что-то смешное — кто бы осмелился не расхохотаться? Некоторые будто случайно оказались вблизи формана и всякий раз, как он что-нибудь произносил, сопровождали его слова долгим, захлебывающимся смехом. Они прямо давились от смеха, и товарищи до тех пор колотили их по спине, пока они не переводили дух. Совершенно неважно, что сказал форман, важно было, что он говорил вообще. Он, вероятно, был остряком или по крайней мере считал себя таковым, и наиболее выносливые хохотуны могли радоваться этой своей способности.
Внезапно форман сделался серьезным. Его голос зазвучал сухо, требовательно, и подобострастные лица хохотунов вытянулись.
— Нечего лодырничать, вы на сдельщине! Принимайтесь за мостки.
— Пусти меня во второй номер! — кричал один.
— Я подмету мостки! — кричал другой.
— Пусти меня высыпать!
— Спокойно! — сердито крикнул форман. И все замолчали. — Я сам укажу, кому куда становиться.
Рабочие окружили формана, как рой пчел. Волдис тоже подошел поближе. Форман вынул записную книжку, надел пенсне, придававшее его лицу официальное, строгое, почти чиновничье выражение, и стал вызывать рабочих.
— Оскар Силинь, ты останешься во втором номере.
— Спасибо, хозяин! — отозвался тот и отошел в сторону.
— Приедит Петер — в трюм! Аболтынь Янис — в трюм! Зивтынь Мартин — подметать мостки! Гринфельд Теодор — к ронеру. — В заключение, самым последним — Витол Волдемар — в трюм.
— Волдемар Витол? Кто это? — спрашивали друг у друга рабочие.
— Ах, это тот, зелененький!.. — Они иронически усмехались, указывая на Волдиса.
— Посмотрим, как он справится.
— А теперь беритесь за лопаты и корзины! — крикнул форман рабочим. — Новенький, тебя это тоже касается, — кивнул он Волдису.
Волдис вместе со всеми пошел на угольную площадку, где в темном сарае хранились корзины для угля, тачки и лопаты. Здесь все настолько покрывала угольная пыль, что стоило лишь дотронуться до одной из лопат, как руки становились черными. Рабочие вырывали друг у друга лопаты, стараясь захватить хорошую и исправную. Ничего не понимая в этом, Волдис взял первую попавшуюся.
— Эй ты, зеленый, что ты будешь делать лопатой со сломанным черенком? — спросил его кто-то.
— Я думал, надо брать подряд, — ответил Волдис.
— А ты не думай. Думает только индюк, забравшись на навозную кучу!
— Ха-ха-ха-ха! — дружно заржали кругом.
«Так вот какие у меня товарищи, — подумал Волдис. — Разыграть да высмеять —
Такая же борьба поднялась из-за корзин. Каждый старался взять корзину поновее, поцелее, и главное — поменьше. Волдис присмотрелся к товарищам и быстро сообразил, что делать. Но лучшие корзины уже расхватали, а оставшиеся все имели какой-нибудь недостаток: у одной на дне порядочная дыра, у другой обломан край, третья с перетертой веревкой. Наконец, он нашел довольно объемистую корзину без изъянов, если не считать сильно погнутого края.
Рабочие вернулись к пароходу, отложили в сторону лопаты и корзины и принялись укладывать мостки. Вдруг послышался дикий крик: форман орал, как недорезанный кабан, на рабочих, неправильно положивших перекладины мостков.
— Вы что, хотите свалиться в воду вместе с мостками? Сломать перекладины? Почему положили тонкие концы на поручни, сейчас же переверните! Толстые концы должны быть на судне!
Никто ему не возражал. Рабочие, опустив глаза и стараясь опередить друг друга, торопливо тянули черные доски мостков, несли их наверх на перекладины, прибивали гвоздями, кричали один на другого. Те, что считали себя умнее товарищей, поучали их, подражая в ругани форману. Над берегом раздавались самые страшные ругательства. Но это была еще не работа, а лишь увертюра к ней.
— Зеленый, ты что стоишь, как дурак? Или тебе не полагается работать? — крикнул Волдису сухощавый рабочий. — Пускай за тебя другие гнут спину?
— Я не знаю, где мне встать.
— Не знаешь? Эй, форман! Этот молодчик не знает, что ему делать. Ты его спать нанимал?
И так уже надутый и злой, форман, рассерженный замечаниями рабочего, взорвался, как брошенная граната.
— Как? Что? Ты не знаешь? Что я, обязан каждому работу в рот сунуть? Нечего глазеть, живо становись во второй номер! Там нужно таких, помоложе.
— А где второй помер?
— Овца! Баран! Ты что, в первый раз на пароходе? Вон там, видишь, второй люк от носа. Или ты не знаешь, где у парохода носовая часть? Ну, не прохлаждайся, этим ты можешь заниматься дома! Здесь надо работать.
Волдис старался изо всех сил, брался один за самые длинные доски, бежал на всякий зов. С ним никто не обмолвился ни словом. Точно сговорившись, все ворчали и морщились, видя его старания; и ему самому стало казаться, что он не сумеет работать так, как остальные. Но он не знал, что такова старинная традиция портовых грузчиков — разыгрывать новичков, или «зеленых». Кличкой «зеленый» награждали и новичков и старых ротозеев, неженок, простофиль, плохих товарищей и недалеких людей. Она обозначала все самое отрицательное в человеке, и каждый считал величайшим оскорблением, если его наделяли этой кличкой.
Старые грузчики не имели привычки помогать советами молодым товарищам. Они равнодушно предоставляли новичкам мучиться до потери сил и становиться мишенью для всеобщих насмешек. Каждый сам должен был научиться работать и заслужить уважение товарищей, — только тогда ему открывались тайны профессии, со вчерашним «зеленым» начинали разговаривать, как с человеком.
Наконец, мостки были готовы. Подъехали рабочие с тачками, и опять по всей набережной прокатился резкий выкрик:
— Открыть люки! Приступить к работе!