Бескрылые птицы
Шрифт:
Волдис успел забыть, с каким намерением он вошел в город. Ослепленный роскошью, в которой утопали целые улицы и кварталы, он уже не думал о работе и своих восьмидесяти сантимах, время от времени позвякивавших в кармане. Мог ли человек оставаться равнодушным перед таким богатством и блеском!
Похожие на удивительные экзотические цветы, женщины с ярко накрашенными губами, угольно-черными ресницами, томной бледностью пудры Коти на щеках касались плечами Волдиса и наполняли благоуханием пыльный уличный воздух. Необыкновенные, хрупкие, улыбающиеся, воздушные создания скользили, легко
Волдиса смутила первая встреча с большим городом. Судя по первым впечатлениям, это был богатый, сытый и счастливый город, — на улицах его столько смеющихся, веселых, хорошо одетых людей. Где-нибудь в недрах этого пятиэтажного города и его ожидала своя частичка радости и удачи, пусть даже в десятки раз меньше и скромнее, чем у всех остальных.
Он не заметил, как солнце переместилось к Задвинью [6] и тени явно удлинились. У витрины какой-то булочной он вдруг вспомнил, что сегодня еще ничего не ел.
6
Задвинье — часть города Риги, расположенная на левом берегу Даугавы (Западной Двины).
Вид золотисто-желтого хлебца вернул его к обыденным интересам. Во рту появилась слюна, в желудке ощущалась странная пустота.
Он вошел в булочную. За стеклянным прилавком стояла молодая светловолосая женщина в белом халате. Ленивыми движениями она сгоняла мух с пирожных и пирожков.
— Добрый день! — поздоровался Волдис.
Блондинка, вероятно, не расслышала его приветствия.
— Что вам угодно? — спросила она, глядя в потолок.
— Сколько стоит этот белый хлеб?
— Сорок сантимов.
Это составляло ровно половину всего состояния Волдиса, но хлеб был такой душистый, а он сегодня еще ничего не ел…
— Пожалуйста, получите.
Светловолосая женщина опять принялась сгонять мух, а когда Волдис вышел за дверь, она взяла веник и вымела песок, который он принес на своих солдатских сапогах.
Волдис не помнил, когда он ел такой вкусный хлеб. Усевшись на скамье, в тени деревьев на площади, он отламывал большие куски белого мягкого хлеба и отправлял их в рот. Шагах в десяти от него какая-то няня вязала кружева, пользуясь тем, что ее подопечный дремал в колясочке. Время от времени она недоверчиво поглядывала на незнакомого мужчину.
«Странный человек, — думала она, — ест хлеб на улице без всякого стеснения…»
Странный человек быстро проглотил последний кусок, вытер рот рукавом и ушел. Сытый желудок привел его в хорошее настроение. Теперь все было хорошо. С чувством превосходства поглядел он вслед двум трубочистам. Нет, таким он никогда не станет.
Волдис вспомнил, что еще не пытался искать работу. Он вернулся к практической стороне жизни. Город можно осмотреть и в другой раз, когда будет найдена работа. Рига никуда не денется, а несчастные сорок сантимов, оставшиеся у него, служат ярким доказательством того, как трудно
Возле какого-то шляпного магазина Волдис увидел свое отражение в зеркале. Так вот кто вознамерился покорить этот город и завоевать расположение людей, которым принадлежали фабрики, конторы и магазины! На кого он похож? Настоящий босяк. Больше всего Волдиса огорчила фуражка. А френч? А сапоги?
По улицам торопливо проходили ловкие, обученные в танцевальных классах юноши, в пестрых галстуках и с портфелями подмышкой. Они мылись туалетным мылом и каждый день брились. Им принадлежали конторы, учреждении, министерства, самопишущие ручки и двойная бухгалтерия. И он, обросший светлым пушком, в пропахшем нафталином тряпье, хотел сравняться с ними!
Как побитая собака, внутренне весь сжавшись в комок, шел Волдис дальше. Он испытывал стыд, жгучий стыд за себя. Из-за каких-то тряпок он не смел глядеть в глаза другим людям. И хотя все их великолепие стоило не больше двухсот латов, он расценивался дешевле их именно на эту сумму. Из-за куска шерстяной материи человек терял всякую ценность. Что значили все его способности, энергия, жизненный опыт, когда не было необходимого обрамления, которое бы его украсило, как оперение украшает попугая или павлина! Породистых лошадей и собак водили на выставки и награждали за их естественный вид, но разве человек может претендовать на права благородного дога или пинчера?
Первую попытку Волдис сделал в какой-то большой фирме. Собравшись с духом, он поднялся на второй этаж.
«Ведь я человек, и они тоже люди, не съедят же они меня! — успокаивал себя Волдис. — Стыдно? Чего мне стесниться незнакомых людей? Пусть смеются надо мной, когда я уйду. По мне, пускай хоть весь мир потом смеется, — в глаза-то они не посмеют».
II как еще посмели! У них хватило смелости посмеяться над простаком-солдатиком, вздумавшим предлагать свои услуги такой солидной фирме!
— Вам нужна работа? Молодой человек, как вам могло прийти в голову, что наша фирма занимается предоставлением работы демобилизованным солдатам? Вы умеете писать? Нет, нет, у нас достаточно конторщиков. Идите на улицу Дзирнаву — там на постоялых дворах нанимают батраков. Прощайте…
И господин с коротко остриженным ежиком седых волос углубился в какой-то счет. Молодой бухгалтер с бакенами многозначительно подмигнул машинистке. Она улыбнулась. Бухгалтер покосился на Волдиса и тоже иронически усмехнулся. В результате первой неудачной попытки возбуждение Волдиса несколько улеглось. Ведь эти господа так приветливо разговаривали, у всех были мягкие баритоны или тенора, все обращались к нему на «вы».
— Попытаемся еще! — сказал он себе и, как бурав, настойчиво сверлил укрепления пятиэтажного города.
Кое-где приходилось довольствоваться разъяснениями швейцара, что вход воспрещен. В других местах, не дав сказать ни слова, ему предлагали убираться откуда пришел. Одна пожилая дама проявила живой интерес к его судьбе, но и она только посоветовала разузнать где-нибудь в другом месте, так как им в настоящее время рабочие не нужны.
Когда конторы закрылись, Волдис стал подходить на улице к хорошо одетым людям.