Бескрылые птицы
Шрифт:
И опять Зван подбрасывал, ворочал, выдергивал. Он взмок от пота, руки и лицо его от жара сделались темно-красными, но у него не было времени ни вытереть пот, ни напиться.
Волдис, поднявшись наверх за свежей водой, заметил, что капитан с мостика смотрит на конец трубы. «Эрика» бодро двигалась, толкаемая могучей силой, винт завертелся энергичнее, пароход смело пробивался сквозь волны Бискайского залива. Когда Волдис спустился вниз, стрелка манометра уже находилась у красной черты максимума. Еще несколько фунтов и…
Ирбе было совестно сидеть и смотреть, как товарищ выбивается из сил, несколько раз он порывался встать и помочь, но Зван и слышать об этом не хотел.
— Успокойся и дай мне возможность показать этим обезьянам, что такое настоящий кочегар! Надо, наконец, им дать по зубам!
И он опять хватал, выламывал, подбрасывал уголь и носился от одной топки к другой. Котлы задрожали, мощный трепет охватил весь корпус парохода. А затем… наверху, рядом с трубой, что-то зашипело, прорвалось и заревело. Ревело резко, душераздирающе. В воздухе заклубилось белое облако, рассеиваясь над пароходом. Избыток пара, лишняя энергия котлов ликующе кричала о своем существовании.
Зоммер и Андерсон озабоченно выскочили на палубу. Они видели, что на мостике стояли капитан и первый штурман. Все смотрели вверх, на клокочущий столб пара.
— Смотри, дьявол, что сделал! — задыхаясь от досады, произнес Зоммер.
Андерсон не сказал ничего, только сердито сплюнул и потащился обратно в кубрик.
А пар ревел, воспрянувшие машины энергично двигали рычагами, и черный ящик мощно рассекал бурные волны Бискайского залива.
В котельное отделение вбежал чиф, радуясь, как маленький ребенок. Немного спустя вслед за ним вошел капитан.
— Ну вот, это дело! Если они захотят, то черта свернут!
На пароходе царило веселое оживление. Кругом видны были сияющие лица, а он, герой дня, создавший этот избыток энергии, тяжело свалился на насосный ящик. Он выжал из себя все до последней капли, в нем дрожал каждый мускул, грудь вздымалась, не успевая набрать воздух.
И опять белые языки пламени сделались красными: огонь кончил свою победную песню, и стрелка манометра опускалась все ниже и ниже… Водяные валы разбивались о грудь парохода, перекатывались через палубы, и черный ящик безвольно нырял и взлетал, нырял и взлетал…
Стюард принес Звану стакан виски.
— Господин капитан сказал, что каждый раз, когда вы повторите это, будете получать по стакану.
Умен был господин капитан!..
С каждой вахтой все труднее становилось работать. Быстро пустели бункера, и наступил момент, когда у трюмных больше не оставалось времени на выгрузку золы. Все пошло кое-как. Убедившись, что у них не хватит сил сделать всю работу как следует, люди сникли и работали без особого старания.
Напрасно господин капитан с надеждой поглядывал на верхушку трубы, напрасно Рундзинь бегал вниз подгонять кочегаров — пар больше не ревел… Люди не хотели губить себя ради глотка виски.
Если бы погода была спокойной, они и с плохим углем добрались бы в порт на второй день рождества. Но кто из моряков не знает Бискайского залива? Самое отвратительное в мире место! Гигантский пароход пересекает во всех направлениях просторы Атлантики, перерезает знойные воды Индийского океана, его качают всевозможные ветры, треплют ураганы, и все же он без аварий добирается до берегов Португалии. И вот здесь — в небольшом углу моря, в треугольнике, на который напирает весь океан, буря ломает мачты, срывает мостики, а нередко пускает на дно и сам корабль.
Иногда в заливе совсем нет ветра, а вода все же волнуется. Где-то далеко в океане шторм вздымает волны, и отдаленное волнение доходит до широкого залива, будоража его воды, заставляя их кипеть, пениться и реветь. Это залив, в котором штурман теряется, не зная, как управлять: ветер дует с одной стороны, волны хлещут с противоположной, а морское течение устремляется поперек, по-своему. Здесь подчас бывает трудно определить, откуда именно дует ветер. Один старый капитан на вопрос штурмана: «По какому ветру определять курс корабля?» — ответил: «А дьявол его знает, здесь дует со всех сторон. Сам черт ничего не разберет!»
На этот раз ветер дул с силой в девять баллов. Водяные валы с белыми гребнями обрушивались на низко сидящее судно: одна волна шла наперерез другой, на них обрушивалась третья. Столкнувшись, они с шумом разбивались, образуя на некоторое время такой бурный водоворот, будто здесь только что затонул корабль.
Клокочущая дорожка, тянувшаяся по воде за пароходом, извивалась как змея — ни один матрос не мог удержать руль более или менее прямо, каждая волна сбивала пароход с курса. В лучшем случае продвигались вперед со скоростью двух узлов в час.
Гинтер опять не мог ничего есть. Полуголодный, он мучился от приступов морской болезни и нечеловеческого труда. По примеру Блава он перестал умываться и неделями ходил грязный, — руки еще иногда споласкивал, когда приходилось мыть посуду, зато шея и лицо покрылись густым слоем угольной пыли.
Потом и остальные стали умываться кое-как — промывали только глаза, вытирались платком и ложились спать. Пестрые от грязи, с темными пятнами на щеках, с черными веками — так они жили в эти дни. В свободные от вахты часы моряки больше не играли в карты и не судачили: окончив вахту, они, как тяжелобольные, валились на койки, дрожали и кутались в тонкие одеяла; во время обеда торопливо выскакивали в одном белье к столу и, пообедав, сразу же ложились, стараясь воспользоваться каждой минутой отдыха.
Из-за маленького роста труднее всех приходилось Блаву, потому что топки находились высоко, почти на уровне его подбородка. Он еле мог забросить уголь в топку, а когда нужно было пускать в ход кочергу или лом, никак не мог выломать шлак. Тогда он подпрыгивал и наваливался всей тяжестью на лом, чтобы пригнуть его конец книзу. Это было очень тяжело, и маленький человечек совсем утратил свою жизнерадостность. Губная гармоника валялась на койке без употребления, стихли песенки. Все ходили угрюмые и неохотно вступали в разговоры.