Бесноватые
Шрифт:
– Время имеет значение, сэр?
– Да. Выслушайте меня, пожалуйста. Мы с мисс Ролстон вместе вошли в этот дом, когда услышали крик Грейс Делайт. Или, во всяком случае…
На мгновение он замолчал, бросив взгляд на пятна крови у лестницы, но потом, как бы отмахнувшись от навязчивой мысли, которая начала преследовать его, продолжал:
– Мы нашли ее мертвой или умирающей – это вам предстоит определить; выражение лица ее было ужасно. Но никаких видимых следов насилия не наблюдалось. Потом в дело вмешался один джентльмен, некий Хэмнит Тониш; он вращается в самом высшем обществе – принят при Сент-Джеймсском дворе [24] , бывает в Кенсингтонском дворце [25] . Как он туда проник – никто не знает; видимо, об этом позаботилась его сестрица. Тониш – грубиян и карточный шулер, но человек очень скользкий, так что поймать его до сих пор не удалось.
24
Сент-Джеймсский двор – английский королевский двор, названный так по Сент-Джеймсскому дворцу, бывшей королевской резиденции.
25
Кенсингтонский дворец – один из королевских дворцов в Лондоне.
– Джеффри! – воскликнула Пег. – Мне отвратителен этот мерзкий тип. Но уверены ли вы в том, что говорите? Я никогда не слышала ничего подобного.
– Возможно. Но вы должны были видеть его руки: это руки шулера, а не фехтовальщика. Вы должны были видеть также широкие рукава и манжеты его камзола.
– У всех так: кружева, потом – широкие манжеты. У вас такие же.
– Но у меня, Пег, рукава – без проволочных распорок изнутри. Я не прячу туда карты. А знаю я все это, доктор Эйбил, потому что я сыщик с Боу-стрит.
– Стражник? Перестаньте! Не «чарли» же вы какой-нибудь.
– Нет, хотя я наделен теми же полномочиями – я могу арестовать человека и препроводить его в тюрьму. Я, доктор, из тех презренных людей, что делают это за иудины деньги.
– И вы этим похваляетесь?
– Иногда. Но слушайте дальше. Итак, в дело вмешался Хэмнит Тониш. Между нами произошла стычка, и я его ранил. Он утверждал, что пошел за мной, желая отомстить за оскорбление, которое я нанес его сестре. Но это неправда. Он пошел, так как знал, что я выведу его на девушку. И если кому и угрожает тюрьма, так это самой Пег Ролстон.
– Тюрьма! – выдохнула Пег. Она отступила на шаг; бледность разлилась по ее лицу, и блеск огромных черных глаз стал еще заметнее. – Фи! Вы сошли с ума!
– Нет. Вас не было там, наверху, в «Золотом Кресте», и вы не слышали, что приготовила вам милейшая госпожа Крессвелл. И я вовсе не сошел с ума, хотя не исключаю – и очень надеюсь на это, – что ошибаюсь.
– Если так, то стоило ли понапрасну пугать эту юную леди? – вмешался доктор Эйбил. – Разве она совершила преступление? Разве можно в чем-то обвинить ее?
– Никто не обвинит ее в уголовном преступлении и не отправит в Ньюгейтскую тюрьму. Но возможно обвинение менее серьезное и к тому же ложное. И если кто-то решится выступить с ним перед магистратом, ей грозит Брайдвелл [26] .
– Невероятно, сэр!
– Вы действительно так считаете, доктор?
– Да. Даже в таком ужасном мире, как наш. Юные леди благородного происхождения и воспитания не сидят в Брайдвелле, не треплют коноплю и не щиплют паклю, как какие-нибудь… какие-нибудь… – Доктор Эйбил осекся. – А ее родители? Ее друзья? Ведь есть же кто-то, кто отвечает за нее?
26
Брайдвелл – исправительный дом в Лондоне. Существовал до 1863 г.
– Никого, – твердо произнесла Пег. – Раньше я думала, что есть, я молилась, чтобы так и было, но теперь я знаю наверняка: у меня нет никого.
– Пег, умоляю вас!..
– Брайдвелл! – воскликнула девушка так, будто почувствовала, что паук забрался ей под платье. – Брайдвелл. А чем еще они там занимаются, вы знаете?
– Знаю. Но сейчас я возлагаю все надежды на вашего дядюшку. Уж он-то вас любит, и он один может распоряжаться вашей судьбой. Я только предполагаю самое худшее.
– Будем исходить из самого худшего, – сказал доктор Эйбил, – но давайте все же решим, что нам делать. Скажите, молодой человек, почему вы все это мне рассказываете? И какую помощь я могу оказать вам?
– Для начала вы можете сказать, – если знаете, – как умерла Грейс Делайт. Во всяком случае, есть ли на ее теле раны. Затем, если вы соблаговолите, вы можете отвести мисс Ролстон к себе домой и побыть с ней минут пять – десять или, может быть, пятнадцать – двадцать, пока я осмотрю комнаты наверху.
Глаза доктора на его широком лице под поношенным, париком утратили вдруг всякое выражение. Словно слепой, он стоял перед ними, сжимая в руках фонарь, трость и ящик с инструментами.
– Доктор, – произнес Джеффри в отчаянии, – я понимаю, сколь значительна моя просьба. Но, клянусь, нет другого способа уберечь Пег от двух гнусных негодяев или – если суждено случиться самому худшему – от месяца в Брайдвелле, где она окажется на положении обычной шлюхи.
– Обычной…
– Да. Простите меня за грубость. Вы поможете нам?
– Я вам помогу.
Полой камзола, чтобы не обжечь пальцы, Джеффри взялся за крышку фонаря, открыл его и поднес свою восковую свечу к сильному высокому пламени, которое горело в нем. Затем он протянул свечу Пег, которая взяла ее так неуверенно, что чуть не уронила на пол.
– Сейчас, доктор, мы пойдем наверх. Посветите мне, пожалуйста. Пег останется здесь.
– Здесь? Одна? В это время? Вы не поступите со мной так!
– Боюсь, придется.
– Ну что ж, идите! – гневно воскликнула девушка. – Идите, и будьте вы прокляты. Не нужно мне вашего лживого сочувствия – ни сейчас, ни впредь!
– Молодой человек…
– Вот лестница, доктор.
Почти на ощупь, но довольно проворно, несмотря на трудный подъем, доктор Эйбил вскарабкался по ступенькам. Также ничего не видя, ослепленный светом фонаря, он повернулся лицом к задней стене комнаты и стоял так, пока Джеффри не провел его в спальню.
Джеффри нелегко было это сделать. Снизу доносились горькие рыдания Пег, которая не знала, что ее ждет, и была вне себя от ужаса. Джеффри слышал, как она в ярости лупит кулаками по стене. Но он запретил себе прислушиваться. Доктор Эйбил также отключился от всего постороннего и склонился над жуткой фигурой, лежащей на постели, полностью сосредоточившись на осмотре покойной.
Он передал фонарь Джеффри, поставил на пол трость и ящик с инструментами и надел круглые очки. Рассеянное выражение мгновенно покинуло его некрасивое широкое умное лицо, которое стало еще более широким и красным. Закончив осмотр, он снова перевернул старуху на спину, закрыл остекленевшие глаза, положил на каждый по пенсу и выпрямился.
– Никаких ран нет. Во всяком случае…
– Во всяком случае, доктор, вы их не видите, и только?
– Сэр, – ответил доктор Эйбил, выпрямляясь еще более. – Я не стал бы клясться в этом перед престолом Всевышнего. Но я готов присягнуть в этом перед приходским секретарем и буду спокойно ожидать приговора, который не вызывает у меня сомнений. Колотая рана в сердце, например, может иногда явиться причиной выражения ужаса на лице или такого же, как в данном случае, отвердения мышц. Но раны нет. Шок исходил из ее сознания; оно – под действием страха – вызвало остановку сердца.