Беспощадная толерантность (сборник)
Шрифт:
Табличка под номером 1112 гласила: Корнелюк Сергей Сергеевич. Робко постучала и, не дожидаясь ответа, вошла. Корнелюк оказался сорокалетним бородатым усталым человеком. Он поднял на нее взгляд, пробормотал: «Присаживайтесь» и забарабанил по клавиатуре. Даша осталась стоять.
– Присаживайтесь, – уже громче сказал Сергей Сергеевич, отрываясь от компьютера.
– Я постою…
– Да вы не бойтесь.
– Я… верните моего сына, – вымолвила она наконец. Язык вдруг стал большим и неуклюжим и с трудом ворочался во рту.
– Я? При чем тут я?
– Вы начальник отдела защиты информации. Можете убрать информацию
Ей очень не хотелось делать то, ради чего она сюда пришла. И этот бородатый мужчина с большими карими глазами… наверное, его ждут дома родные и друзья. Он ни в чем не виноват. Не он создавал эту систему. «Но он ее поддерживает, – сказал внутренний голос. – А значит, пусть отвечает».
Сергей Сергеевич покачал головой:
– Девочка, ты не понимаешь…
– Нет, это ты не понимаешь!
Даша сбросила плащ, и службист увидел, что она обвешана цветными бомбочками.
– На мне шесть кило октогена, и сдетонировать он может в любой момент. Убьете меня – я взорвусь, не выполните мои требования – я взорвусь, напугаете меня – я взорвусь!
– Тихо! Успокойся! Я сейчас посмотрю, что можно сделать. Только не дергайся, очень тебя прошу! Мне нужно позвонить.
Даша кивнула. Пусть звонит. Ей уже все равно. Она уже перешла границу жизни и смерти после того, как сбросила плащ. Понятно, что Никитку ей не отдадут. А тогда зачем жить? Может быть, хоть своей смертью она поможет таким отщепенцам, как Лосевы, выжить.
Ей вдруг стало нестерпимо жалко этого сгорбленного над телефоном человека в голубой рубашке с мокрыми пятнами под мышками.
– У вас есть сын? – вдруг спросила она.
Он медленно опустил трубку, из которой еще доносился голос.
– Да.
– Никитой зовут?
– Да… – удивился Корнелюк.
Даша вдруг почувствовала себя спокойно и расслабленно. Губы сами собой расползлись в улыбке.
– Теперь еще и внук будет. Навестите как-нибудь семейство Бакметов, поцелуйте за меня ребенка. А теперь – идите отсюда! Быстро!
Он, кажется, понял, что сейчас произойдет. Стараясь не поворачиваться спиной, дошел до двери, открыл. Даша увидела, что коридор заполонили люди в черных шлемах и бронежилетах. Автоматы были наведены на дверь кабинета 1112.
– Уходи! Подальше! – крикнула она и закрыла глаза.
Ломались перекрытия, полы и потолки обрушились на два этажа, заваливая балками военных, дымом заволокло все здание, которое содрогнулось, но выстояло. Но Даша ничего этого уже не слышала.
Тим Скоренко
Теория невербальной евгеники
Данный рассказ не имеет ни малейшего отношения к личной позиции автора и является не более чем художественной фантазией на заданную тему.
С детства меня учили, что homo europaeus произошел от homo sapiens, но я не мог в это поверить. Гораздо проще было представить, что начало нашему роду положила какая-нибудь обезьяна в каменном веке. Наши позорные предки роднили нас с семитами, что казалось чудовищной хулой, идущей вразрез со всеми принципами, заложенными фюрером. Тем не менее идти против официальной науки можно было, разве что игнорируя домашние задания и получая по антропологии пятерки. После каждой пятерки маму вызывали в лицей и выговаривали ей за мое непослушание
Антропологию вел старый профессор Шульц. Он родился еще до Великой войны и рассказывал, что в его времена семитов было много, они свободно ходили по улицам и разговаривали с арийцами на равных. «Конечно, не на равных, – откашливаясь, поправлялся он. – Мямлили, просили милостыню на исковерканном немецком…» Почему-то мне казалось, что он лжет, но поймать за руку я его, конечно, не мог. Тайной оставалась и сама суть лжи. То ли на самом деле семиты вообще не умели говорить, то ли не ходили по улицам – одно из двух. Но поверить в свободно гуляющих и беседующих между собой в полный голос семитов – ни за что, никогда.
Собственно, семита впервые в жизни я увидел лет в десять. Мы с мамой шли по улице, и вдруг из какой-то арки вышли двое мужчин. У одного в руках был поводок, конец которого терялся в темноте подворотни. Я машинально повернул голову, чтобы посмотреть, какой породы у мужчины собака. Но из темноты появился силуэт, ни в коей мере не похожий на собачий. Это было человекоподобное существо, сгорбленное и худое, обряженное в свободные панталоны. На спине оно несло деревянный ящик с черными пиктограммами «не кантовать» и «не бросать».
«Мама, что это?» – спросил я.
«Это семит, – ответила мама. – Он носит грузы».
«Как слон, да?»
«Да, как слон».
Мама никогда не отвечала на вопросы «не знаю» или «отстань», как часто делают другие матери. Ее ответы казались мне исчерпывающими, их с гаком хватало для ребенка. Это – семит, он носит грузы, все понятно.
Семитов в Берлине было мало, впрочем, как и в любом другом крупном городе. В основном они работали на заводах и никогда не выходили за пределы находящихся под напряжением сетчатых заборов. Позже мы с мамой побывали в Париже, и количество тамошних семитов меня поразило. Их было существенно больше, чем в Германии. Впрочем, они точно так же изъяснялись нечленораздельными звуками и отрывочными словами, а работу выполняли исключительно черную и простую.
Когда я учился в школе, между мальчишками ходили различные байки. Рассказывали, что некоторые знатные арийцы содержат семитов в качестве домашних животных – для развлечения, а не для работы. Мне казалось, что это очень противно. Если бы мне пришлось выбирать между семитом и собакой, я бы остановился на последней. Так я думал в те годы.
Углубленная антропология, изучаемая в восьмом классе, серьезно перевернула мое понятие о семитах. Оказалось, что они – одно из многих ответвлений homo sapiens, не сумевших развиться в полноценного человека. В частности, серьезное внимание старик Шульц уделял славянам, как наиболее опасной и разумной группе унтерменшей. Отдельные группировки славян оказывали ожесточенное сопротивление Великой армии еще в течение пятнадцати лет после войны, а последних партизан выкурили из Сибирских лесов в 1970-х. «Лес, – говорил профессор, – естественная среда обитания славянина. Он хорошо чувствует себя среди деревьев и мхов. Цивилизация слишком сложна для его недоразвитого мозга…» Этим Шульц объяснял сложности, возникшие при очеловечивании территорий Московии и других восточных рейхскомиссариатов.