Беспредел (Современные криминальные истории)
Шрифт:
Утром Владимир проснулся первым, подполз к кровати, на которой спал брат, потряс его руку:
— Это ты?
— Я, — пробормотал тот смято, не в состоянии еще отойти от сна.
— А я-то думаю, что за мужик лежит. Испугался — а вдруг чужой? — У Владимира Служака уже, похоже, «глюки» пошли — появились галлюцинации.
Анатолий обессиленно отвернулся к стене.
А ведь как здорово они жили когда-то под Ставрополем, как лелеяли и оберегали их отец с матерью, как славно было — воспоминания о том времени приходили вместе со слезами. Но нет отца, нет матери,
Перед смертью родители купили Володьке — любимому своему сыну справный домик, думали, Володька прикипит к нему, остепенится, перестанет куролесить, почувствует себя хозяином, но нет — все впустую, Володька пропил этот дом, а на попытки Анатолия остепенить его, лишь рукой махнул:
— Что я, к этому навозу должен быть всю жизнь привязан? Не-ет, брат, я — птица вольная!
Когда умерли отец с матерью, Володька даже скорбной телеграммы не прислал!..
Едва Анатолий задремал, как брат вновь разбудил его:
— Дай мне денег на бутылку: голова болит!
— Может, хватит? — спросил Анатолий.
— Погашу пожар — тогда и будем с тобою вести разговоры о спасении моей души.
Анатолий дал ему денег — жалко стало: а вдруг действительно «колосники» перегорят? Хотя денег давать не надо было.
Через некоторое время он выяснил, что Владимир решил поселиться у него навсегда, никаких попыток стать человеком он не делал — лишь пил, пил, пил.
— Хватит квасить! — умоляюще просил его брат, но Владимир Служак в ответ лишь отрицательно качал головой:
— Я — птица вольная!
Анатолий хотел его послать туда, где летают вольные птицы, но, несмотря на взрывчатый свой характер, послать не мог, становилось жаль брата, он понимал — очутившись на улице, брат пропадет. А ведь это единственная родная, единственная близкая кровинка.
Так прошел месяц, второй, третий, прошло полгода… Прошел год.
Анатолий Служак устал от своего постояльца, от словоизлияний, пустых обещаний, от грязи и сивушного духа, насквозь пропитавшего стены его квартиры. Жизнь его прочно облеклась в темные одежды, светлые просветы были, лишь когда он находился в рейсе, а приезжал домой — вновь пьяный брат, вновь грязь в квартире, вновь вонь и пустой холодильник, вновь загаженная кухня и нечищеный туалет.
Никогда Анатолий Васильевич Служак не жил еще так, как жил сейчас. И ничего не мог поделать с братом.
Одно он знал твердо: это должно когда-нибудь кончиться.
И это однажды действительно кончилось. Анатолий вернулся с работы раздосадованный, то одно не клеилось, то другое. Да и машина требовала немедленного ремонта. В общем, одни заботы. Пришел он домой, а брат пьяный на его постели сидит, ноги в грязных кальсонах на пол свесил, раскачивается из стороны в сторону, мычит. Анатолий ничего не сказал, отправился в ванную умыться. А в ванной грязные бутылки — немытые, дурно пахнущие, с пристрявшей к ним землей, окурками, бумажками, соплями, загородили все — к умывальнику не подойдешь.
Анатолий покрутил головой, застонал, и собственный стон, надо сказать, добил его — он кинулся в комнату, где на койке сидел брат, дымил, будто паровоз, и шевелил пальцами немытых ног.
Брат поднял на Анатолия недоуменно, лихорадочно блестевшие с похмелья красные глаза, улыбнулся: а-а-а! Анатолий не помнит разговора, все будто бы погрузилось в красную муть, наверное, он наговорил брату немало обидных слов, брат в свою очередь — ему, слова сплелись в один беспощадный клубок. Гнев ослепил Анатолия: не видя ничего и не слыша, он кинулся на кухню, схватился за лежавший на столе нож.
Возможно, он бы и остыл, одумался, но на глаза ему попался этот злосчастный нож. Обычный в общем-то, с наполовину сточенным черным лезвием и почерневшей деревянной ручкой. Нож и натолкнул Анатолия на недобрую мысль, он замер, останавливая себя, но рука его сама покрепче сжала нож, внутри словно бы чей-то голос родился — громкий, властный. Голос твердил, что все увещевания, переговоры — это не мера, это полумера, а мера — это совсем другое. Он схватил нож и кинулся в комнату.
Лихо извернувшись, — он даже сам не ожидал от себя такой прыти, Анатолий всадил нож брату в живот. Затем выдернул лезвие, ударил в грудь. Потом снова в живот, затем опять в грудь. И снова в живот.
Он бил до тех пор, пока брат не сполз с кровати на пол…
До рассвета Анатолий Васильевич Служак просидел на кухне, непрерывно курил и раскачивался из стороны в сторону… Точно так же раскачивался его брат, когда сидел на койке. Утром прошел в комнату, накинул на окоченевшее тело старое пальто, распахнул форточку пошире и поплотнее закрыл дверь.
Прошло четыре года. Все это время Анатолий Служак прожил рядом с убитым братом: Владимир лежал, гнил, накрытый пальто, в комнате, а Анатолий обитал в кухне. Дверь в комнату он так ни разу с той поры не открыл и, естественно, не заметил, как пол вспучился под убитым — паркет пропитался водами, — потом высох и опустился вновь, пальто покрылось плесенью, прикипело к гниющему телу — не отодрать.
Со Служаком произошла метаморфоза — он поугрюмел, зажался, уволился с работы и целыми часами сидел теперь на кухне, неподвижно уставясь в одну точку.
Он походил на сумасшедшего, хотя сумасшедшим не был. На улицу подышать, размяться — он выходил теперь только вечером либо ночью. Питался чаем и хлебом. Денег на это требовалось немного. Тех сбережений, что находились у него на книжке, — хватало.
Хотя ходить в сберкассу, выстаивать очередь у окошечка, а потом толкаться в магазине было для него огромной мукой — Анатолий Служак боялся, что его арестуют и жизнь тогда закончится. Он умрет…
Но нет, Служака никто не арестовывал, он продолжал жить своей странной жизнью. Из комнаты некоторое время тянуло сладкой вонью, потом вонь эта исчезла. Владимира Служака никто не искал. Все дело в том, что пропавших ищут только в тех случаях, когда об этом заявляют родственники.
А из родственников у Владимира Служака остались только брат Анатолий, который сам на себя навлекать подозрение ни за что не станет, да многочисленные жены с детьми, давным-давно потерявшие след незадачливого отца семейства.