Беспризорники России

Солоухин Валентин

Глава V

На другой день утром мать дала детям по сухарю:

– Всё, последние… ешьте скорее, – пододвинула кружки с кипятком.

Кипяток оказался приправленный шоколадом. Мать не раз предупреждала: «Вы ребята большие». Валерка вначале не знал, как относиться к слову «большие». Он – «большой». Вовка – ладно. «Прежде чем что-то взять в руки, – подумайте», – наставляла мать. Он подумал и согласился: «С Нинкой я большой. Братья-близнецы, Вовка выше меня. И думать умеют, нашли красивую какую-то штуку, – колёсики, всякие гаечки торчат… Крути. Ванёк как швырнул эту штуку, а она так рванула, что в мёрзлой земле воронка

получилась. Не подумали бы братья-близнецы, начали раскручивать – и к богу в рай… Есть среди пришедшей солдатни такие, которые приносят в Стандартный и оставляют всякие такие хитрые мины. Ловушки на таких ослов… Думать надо; а вот как лётчик немецкий к Груше приполз?.. Сбили самолёт – он на парашюте спустился. Если бы днём, ему не дали бы спуститься. Линия фронта… – Валерка поскрёб затылок, покосился на старшего брата. Тот о чём-то с матерью шепчутся. – А лётчик не подался в сторону Казачьей крепости. В свою сторону пробирался, – он покосился на Вовку: без его помощи не разобрать этого необычного происшествия».

Валерка подождал, когда у них с матерью закончится разговор. Приблизился к брату, заявил:

– Житуха в квартире, не то, что в погребе…

Они с Вовкой переглянулись, а он подумал: «Наверное, у немецкого лётчика шоколада было много».

Мать ополоснула кружки, сходила в сарай и принесла ведро угля, положила что-то завёрнутое в тряпку и толь в ящик, засыпала сверху.

– Может быть, и сегодня не появятся эти черти, – она помолчала немного и добавила: Возможно, они больше не придут. Но как жить?.. – И, спохватившись, приказала: «Сходи в сарай тёти Насти и принеси пилу. Вот тебе ключ. Посмотри, есть ли у них уголь. У нас кончается».

Мелкий снежок, выпавший ночью, ослепительно искрился под яркими солнечными лучами. Необычно суровая зима и первый погожий весенний день. Забылась тревожная ночь, не верилось, что всё живое подстерегает смерть, за каждым человеком следит война.

Его следы вдоль дома к сараю тёти Насти по снежной целине отпечатались чёткой цепочкой. А раньше сколько их тут было: Валерка вспомнил: в прошлые зимы они катались не только на санках, но и на коньках по дороге. Сколько людей ходило по улицам мимо домов!

Мать не учла, что замок на соседском сарае висел выше, чем у них, и малыш не мог дотянуться, чтобы его открыть. Поблизости ничего подходящего, чтобы подставить под ноги не было. Он посматривал в сторону разбитого дома, там можно найти подставку: обломок доски, кирпич.

Подошла Тоська:

– Ну что, не достаёшь? Каши не ешь и не растёшь. Давай открою.

Он отдал ей ключ. Тоська открыла и подождала, пока малыш нашёл пилу.

– Спроси у мамы, может, она возьмёт Фаридку, пока я схожу менять. У нас нечего кушать… совсем нечего… – нагнулась и спросила: – Ночью вы ничего не слышали? Кто шаркал по коридору…

Мальчик посмотрел в её лицо. Тёмные раскосые глаза увеличились, скулы заострились, и сухие потерявшие цвет губы потрескались. Она вернулась к началу разговора:

– Спросишь, скажи мне.

Отдала ключ, направилась к дому. Валерка взял щепоть снегу, отправил в рот. С крыши свисали сосульки, и так захотелось добыть хотя бы одну. Капли, падающие с них, пробили в снегу дырки. Он подошёл и стал ловить ртом капли. С пилой было неудобно, и малыш решил снести её. Вдруг бабахнуло, да так, что от орудийного залпа он согнулся, тут же с рёвом пролетел снаряд, и над Казачьим Постом взметнулось облако чёрного дыма, воздушной волной Валерку отбросило к стенке. Ладонь правой руки пронзила острая боль, и снег под рукой стал окрашиваться. Он разжал руку, выронил пилу. Там, куда она упала, тоже появились кровавые пятна.

Мать выскочила из дома с Нинкой на руках, рядом с ней Вовка, следом баба Груша. Увидев окровавленного сына, мать изменилась в лице. Груша посмотрела руку, сказала матери, чтобы она не возвращалась.

– Скорейше до погреба. Я зараз прийду…

Сознание как бы померкло. Он слышал пулемётную стрельбу, разрывы, а что происходило вокруг, не соображал, в себя пришёл в подземелье. Баба Груша перевязывала руку, заявив при этом:

– Пилой поранился, ничего страшного, заживе, як на собаци…

На ящике, который заменял стол, горела свеча.

Закончив перевязку, баба Груша зажгла каганец и погасила свечу.

Сейчас малыш слышал канонаду, наверху творилось что-то невероятное, а Вовки в погребе не было. Стрельба необычная, такие взрывы, что с потолка погреба сыпалась земля, при каждом вздрагивали стены, вжимался в блюдце огонёк на фитиле, а Вовки не было.

Женщины не поддавались панике, нашли дело.

Мать и Груша занимались бурками. Мать один закончила стегать, и баба Груша, при столь слабом освещении, рассматривала её работу, а мать доделывала второй. При слабом свете каганца шила она ловко.

– Ото з того летуна надо було стягнуть його обутку. Добрые чоботы буллы б. Правда, один прогорел пид коленом, но то можно заштопать…

– А с теми чоботами – в петлю, – сказала мать.

– Та им сейчас не до тэбэ…

Наверху так ахнуло, что крохотный огонёк с бархатистым хохолком копоти как бы ужался, сверху ещё сильней посыпалась земля, качнулись стены, и холодная сырая тьма волной хлестнула из одного угла в другой. У крохотной золотистой горошины огонька над блюдцем волна воздуха вздрогнула, качнулась и застыла над фитильком неподвижной чёрной глыбой. Вязкая тишина опускалась вместе с пылью на блюдце, огонёк, который выпрямился, вскинул заострённый шип своего тёмного из копоти шлема, а баба Груша перекрестилась, прислушалась, потом отстегнула от фуфайки булавку и поощрительно шевельнула фитилёк. Он фыркнул, стрельнул крохотными искрами в нависающую темень. Огонёк окончательно распрямился, вытянулся, оттесняя копоть. В погребе посветлело.

Мать подошла к лестнице и позвала:

– Вовка!

– Это ж дэ вин?. – спросила темноту Груша.

Ладонь правой руки заполнялась пульсирующейся болью, а от бабкиной перевязки тянуло керосином. Когда она появилась с куском белой материи и четвертинкой, Валерка подумал: рану смажет йодом. Она намочила тампон, – резкий запах керосина шибанул в нос.

– Керосинкой пахнет…

Из темноты появилась Нинка, подошла к матери, протянула ручонки, стала просить кушать: – Кашки хочу, погрей на керосинке.

Малыш заметно пробрался к выходу.

– Посмотри Вовку и не закрывай ляду! – сказала вслед мать.

Он вылез, прислушиваясь к далёкой стрельбе, доносившейся со стороны татарского хутора, прошёл вперёд, щурясь от яркого света. Половина крыши сарая отсутствовала, щелей, расколотых, вышибленных досок прибавилось. В сарае никого не было. Держа руку навесу, он прошёл к фундаменту из серого камня, у которого лежало большое оцинкованное корыто. Фундамент с этой стороны был повыше. Встав на корыто, посмотрел в щель. Поле, покрытое белой скатертью снега, ровное до самого оврага. И овраг отсюда из сарая не заметен. Зато склон перед Казачьим Постом весь в чёрных оспинах воронок, и главный дом крепости с башенкой на углу – без крыши: