Беспризорники России
Шрифт:
Он натолкал в галоши мятых метёлок камыша, а ноги всё равно стыли. Пришлось терпеть. За короткий срок они собрали хворост, бурьяну, подтащили комель сломанного дерева.
Вовка посадил брата на санки, растёр ноги и укутал какой-то дерюжкой. Он умел растапливать плиту, так же ловко разжёг костёр. Ветерок относил дым вдоль речушки, но, когда он менял направление, чувствовался приятный и чуть горьковатый запах ракиты.
Мать очень обрадовалась костру. Они с Вовкой натолкали снега в кастрюлю и принялись ощипывать куропатку. Кастрюля шипела на огне,
– Ах, какой у нас будет супчик, – приговаривала.
Нинку она вытащила из коляски, и девчушка, укутанная поверх пальтишка старой шалью, не отходила от матери ни на шаг. Она вцепилась в полу пальто и таскалась за матерью от костра к коляске и от коляски к костру. В коляске, на самом дне, под клеёнкой, в мешочках мать спрятала крупу, муку и немного макарон, это было всё из запасов бабы Груши, которая едой ни с кем не делилась.
А когда кто-нибудь говорил о войне, о голоде, она произносила:
– О, я знаю цю ораву. Цих шибенникив… Надо щоб йисты чего було. А йих вытурят – гэть, ох, як вытурят…
По солнцу можно было определить, что время за полдень, и мать торопилась: подбрасывая в костёр хворост, следила, чтобы не сгорели бурки, которые сушились над огнём. Вовку она тоже разула, также в галоши настлала сухих тряпок. Валерка смотрел, как от бурок идёт пар, и думал; а как двигаться по мокрому льду, чтобы не замочить ноги: «Если бы запрячь собак, ехать себе и ехать».
Поели они быстро. Металлические миски мать ставила на снег, суп остывал мигом. Суп получился вкусным, на свежем воздухе, приготовленный на костре – мечта.
Бурки почти высохли. А какое наслаждение братья получили: когда обулись, внутри просохшей обуви дремало мягкое тепло костерка.
Мать предупредила, чтобы они не уходили далеко вперёд, а ехали на санях по очереди. Сани по гладкому льду катились без усилий, толкали их палкой-рогатиной, а Вовка, сидевший на скарбе, где надо, подтормаживал, выравнивал сани.
После «привала» и сытного обеда ребятам хотелось катиться вниз по речушке на обгонки, свободно, не притормаживая, гнать и гнать. Но мать напоминала, чтобы они не замочили ноги, ехали тише.
Солнце увеличивалось, краснело, как будто набиралось тяжести и вроде от этой тяжести опускалось на высокий холм донецкого кряжа. И как-то незаметно начинал подступать ломкий весенний морозец. От того, что они не гнали, мать придерживала, да и усталость росла, тонкая плёнка воды не забрызгивала бурки, мелкие брызги оставались на галошах. Опыт помогал. Мать поглядывала на солнце. Одна она знала, сколько ещё топать, тащить коляску с дочерью.
Речка не особо петляла, она была зажата с обеих сторон возвышающимися кряжами. С северной стороны белым, с редкими проталинами, или продувами, а с южной – наоборот – редкими, белыми пятнами по бурому склону. Тихо и пустынно было в степи – ни единой живой души. А малыш посматривал на порхавших щеглов, нет-нет да и проверял карман – цела ли рогатка, на месте ли пуля: «Вот бы повстречалась какая ещё крупная птица».
В одном месте, после крутого поворота, путь преградила насыпная плотина. Пришлось перетаскивать коляску и санки через неожиданную преграду. Это оказалось нелегко, так как сил у беженцев осталось немного.
Малышу не терпелось спросить мать: далеко ли ещё до тёти Дуни. Но тётя Дуня живёт в городе, а тут, в степи, признаков города не видно, даже – ни одной дороги. У плотины мать сказала:
– Это первый водопой…
Вовка спросил:
– А что, ещё будут плотины?
– Будут, – коротко ответила мать, – впереди ещё, кажется, два водопоя, насколько помнится.
Ему ещё хотелось спросить: почему место, где плотина, называется – водопой? Отвлекла мысль о том, хватит ли сил перетащить санки и коляску ещё через две плотины. Если через эту резво, с ходу ринулись на подъём. Вовка рассчитывал на инерцию. Под плотиной, оказалось, намело много снега. Санки застряли. Мать поспешила им на помощь. Развязали и перетащили скарб на берег, потом санки с небольшим грузом волоком переправили через плотину, поставили на лёд, носили остальные вещи на руках, увязывали. Румын из обоза, когда разбрасывал вещи, сначала кинжалом разрезал верёвку, и жёсткая верёвка расползалась на узле. Мать проклинала всех мародёров мира, пока связывала верёвку, с такой злостью, что у неё горели глаза:
– Ах, чтоб у них хрен на лбу вырос, чтоб, когда «приспичит», они нагинались…
– Мам, а лучше на пятке, – подсказал Вовка, – когда «приспичит» пусть они разуваются.
Валерка и то расхохотался.
Мать тоже рассмеялась. Повеселее стало перетаскивать коляску. А солнце между тем не ждало. И уже вдоль речушки опускались вечерние сумерки. До плотины они гнали санки, теперь под уклон очередь ехать, но им управляться, а каково матери с коляской?! Вовка, как угадал мысли брата, сказал:
– Давай Нинку перенесём в санки. Мне всё равно, что ты один, что вас – двое. Ты усядешься, будешь держать её, чтобы она не свалилась, а я подталкивать.
Малыш согласился. Об этом они сказали матери.
– А как уснёшь, да сковырнёшься на лёд? Ребёнка расшибёте.
– Не сковырнусь. Я уже выспался, – сказал Валерка.
– Я смотреть за ними буду, – заявил брат.
И мать согласилась.
Нинка у ребят не плакала, она терпеливая. Плакала, когда мародёры в квартиру врывались, да в погребе иногда. А если мать её накормит досыта, даже песенки на свой лад поёт.
А водопоев больше не было, плотину одну снесло, другую, наверное, разбомбило или подорвали. Они проскочили незначительные преграды ещё до сумерек. Сейчас совсем стемнело. Мать с коляской шла впереди, а ребята еле тащились, отстав.
Весь день в пути, столько пережито. Мать не зря посматривала на солнце, ночь всё-таки настигла семью в степи. Заметно похолодало.
– Красное большое солнце на закате – к перемене погоды, – сказала мать, – ишь, как подмораживает, а то и метель схватится.