Беспризорники России
Шрифт:
Тоська плакала: как же она уйдёт, а Фаиль вернётся, где он их найдёт с Фаридкой. Она металась из своей квартиры в Грушину.
– Нельзя уходить, нельзя!.. – повторяла она как заводная.
Перетащив санки и коляску в дом, быстро собрались в дорогу.
– Пойдём к Евдокии Романовой, она приютит, если жива, – сказала мать детям.
Вовка упрекнул мать, поставив Тоську в пример, вот она-де не уходит; вернётся отец, где он нас найдёт? «Мы будем жить в погребе».
«В погребе наживёшь сейчас впроголодь, а подъедим всё, тогда – конец…»
Мартовское утро с легким морозцем выдалось
Ребята потащили санки, а мать – коляску. Её грустный вид беженки угнетающе действовал на сыновей в начале пути. Снежный наст не держал ни санки, ни коляску. Редкие следы не всегда обозначали дорогу, да и не помогали они. «Транспорт» новых беженцев почти полз на брюхе, с треском разрезая ледяную корку наста. Резво ребята рванули вначале. Уходили они с надеждой, что там, на новом месте, не будет этих сопливых, злых и голодных чужеземных солдат, любой из которых может тебя пристрелить. Туда бы только добраться. В другом городе, возможно, нет оккупантов. Там встретит тётя Дуня, старшая сестра отца, такая приветливая, добрая. Никто не думал, что она осталась с двумя детьми, шли к родному человеку за спасением.
Валерка смутно помнил двоюродного брата Николая, а сестру Женю представлял. Она такая же беловолосая, как Нинка, повыше его ростом и не плакса. Любит заводить патефон, у неё двухколёсный велосипед, она учила его когда-то на нём кататься: «Вот где будет житуха!»
Вдруг в городе, среди домов, бухнуло. Над головами с рёвом, обдав резкий волной воздуха, пролетел снаряд. Через небольшую паузу снова бухнуло, и опять беженцы почувствовали удар волны, а потом – такую силу, словно тебя отрывает от земли и тянет в сторону.
По звуку пролетающего снаряда и по выстрелу Валерка узнал ту пушку, из которой стреляли по Казачьему Посту, даже ладонь под грязной повязкой задёргала, заныла. Шли торопливо из последних оставшихся силёнок и почти выбрались к дороге, видны были колеи, а с другой стороны возвышались среди ровных полей дома. Спасение. Невольно повернули к домам, мать окликнула детей и показала, чтобы они шли по накатанной дороге. Ей труднее везти, пробиваясь по насту, коляску. А следы колеи дороги тянулись до маячивших чёрными трубами крыш города.
– Это бьёт та пушка, – сказал Вовка, когда они остановились передохнуть, – та немецкая…
Он вытер рукавом стекавший по лицу пот. Помолчал, как бы соображая о пушке.
– А взрывов не слышно. Во как фронт отодвинулся…
После очередного залпа качнулся воздух, снаряд с рёвом пролетел к невидимой цели.
– Траекторию поменяли, – сказал Вовка.
«Траекторию», а что это такое?.. – подумал малыш, но не стал спрашивать, согласно ответил:
– Ага, поменяли…
Мать боялась, что погибнут дети. Этот страх – от привычки отсиживаться в погребе.
– Не останавливайтесь, дорога рядом. По дороге: катись – не хочу… – Она подобрала выбившиеся волосы из под платка, а концы платка затянула туже:
– Разбухались, душу выворачивает, а наши молчат – помалкивают. И откуда только нанесло этих чертей?.. Наверное, пособрал Гитлер со всего мира. Нам бы дожить до их конца.
– До конца этих доживём, – другие появятся, – сказал Вовка.
Мать посмотрела на Вовку, он хоть и ходил в школу, но там его так рассуждать не учили.
По дороге тащить санки было легче. День разгулялся, колею начинало прогревать солнце, ледяные комья раскисали, расползались под полозьями санок и коляской. Семья уходила дальше и дальше от нейтральной полосы, своего дома, посёлка, и позади, по следу за ними, шли другие люди. Малыш вспомнил почему-то тех собак охотника, которые живут в щели среди трупов чужеземных солдат, как они их пожирают, представил пустой посёлок, Тоську с маленькой Фаридой, ожидающей возвращения Фаиля.
«Трупы, как растает снег, подберут, и собаки нападут на Тоську; вон какие уже вымахали щенки – с телёнка…» – Такие зарождались у него мысли.
– Передохнем, – предложила мать.
Со стороны степи навстречу двигалась тёмная колонна. Мать осмотрелась, выискивая укрытие, но вокруг – равнина, ни кустов, ни оврагов. С противоположной стороны тоже приближались люди. Неизвестные люди могут быть врагами. Лучше никого сейчас не встречать.
– Мам, а собаки, когда голодные, могут напасть? – подметив беспокойство на лице родительницы, спросил малыш.
– Какие собаки?
– Ну там, которые живут в поле, собаки охотника… Они остались в посёлке и на Тоську нападут…
– В нашем доме будет комендатура или какой-то штаб. Тоську оставили уборщицей, а собак итальяны постреляют. О чём ты думаешь, головушка бестолковая…
Колонна приближалась. Первый возок, доверху наполненный бытовым скарбом: тут тебе стол, стулья, тумбочки, поверх лежали винтовки румынского образца. Впереди, нахохлившись, сидели двое солдат в бараньих папахах, один держал вожжи, понукал кляч. У них были тёмные, ко всему безучастные лица. Едут себе, подрёмывают под весенним пригревающим солнышком. Следом тащили, тоже клячи, сани с ящиками снарядов, а за ними – три пушки.
– Такие дохлые коняги, а везут… – Вовка не закончил фразу, с брички, которая следовала за последней пушкой, слез солдат и направился к ним. Он разбросал поклажу, посмотрел в коляску, Нинка испуганно заплакала. Солдат пнул ногой коляску, проходя мимо ребят, выхватил из рук у Вовки одеяло, в которое дети собирали разбросанные пожитки. Одна из повозок остановилась, с неё соскочил ещё румын и направился к мародёрам. Он остановил солдата с одеялом, что-то ему сказал, показывая рукой на семью беженцев, вырвал у мародёра одеяло, вернул Вовке. Ребята положили его на санки. Пока они собирали свой скарб, обоз проехал.
– Цыгане, вылитые цыгане… – шептала мать.
Она быстро увязала узел и повернула на дорогу. Снег стал совсем мягким, не верилось, что утром был мороз. Впереди, метрах в тридцати, опустилась стайка птиц. Валерка вытащил из кармана пальто рогатку и единственную пулю, с тупым, в отличие от наших, «носом» румынского производства. Птицы вспорхнули; пролетев, опустились дальше на дорогу. Вовка усмехнулся:
– Спрячь рогатку, охотник выискался. Так они тебя и подпустят на выстрел. Тащи санки, мне не под силу одному.