Беспризорники России
Шрифт:
Уцелевшие после наступления жители не думали, что оккупанты будут продолжать мородёрничать. Не думала и мать. Ещё вчера ребята пробрались на Казачий Пост. А там одни стены остались, метра полтора в ширину, а то и побольше. Стоят эти стены, изнутри обгорелые, а снаружи чистые, как бывают дикие камни в степи на кряжах. Только в тех местах, куда били снаряды, внутри – круг, а вокруг – лучи. Со стороны города все стены в таких кругах, похожих на солнце. Ни черта не брали эти стены вражьи снаряды… Пушка, которую притащили немцы из Горловки, эта наворочала: снаряд прошёл через крышу, проломил бетон и в том
В тишине, среди чуть припорошенных весенним снежком обломков кровли, недогоревших стропил, малыш заметил застывшую пару голубей.
– Ух, ты!.. – Вовка подобрал одного, другого, осмотрел. – Это их воздушной волной побило. Один – вот, без крыла, перья обгорелые… а чернорябый целёхонький. – Он понюхал, – свежатина, суп сварим.
Ребята пошастали среди лабиринтов и выбрались из стен, прошли к траншее, по которой помкомвзвода привёл Валерку в ту ночь из охранения к себе в подвал.
– Здесь должен быть вход в подвал. А там крупы мешки и других продуктов видимо – невидимо! – спрыгнул Валерка в траншею.
Но хода не было, его завалило обломками стен, битым кирпичом.
– Вот где клад. Эх, если бы у нас были лопаты, кирка и фонарь! – рассуждал малыш.
– А куда делся фонарь бабы Груши? У неё же был… того лётчика? – спросил Вовка.
– Был.
Вот этот фонарь прервал тогда экскурсию по Казачьему Посту. Ребята с уверенностью возвращались домой; можно между глыб пролезть к продовольствию. Что-то там недоступно, сгорело, но и что-то есть… Они торопились за фонарём, несли за пазухой тушки голубей и мечтали о фонаре. Поэтому пришлось вначале заглянуть в сарай Груши. Замок висел на месте, как они его закрыли. Валерка направился за ключом. Пришёл, а там итальяшки пожаловали, мародёры. Стоят у плиты, на мать посматривают, – она с Нинкой на табуретке у окна сидит. Вовка вслед за братом притащился. Посматривают итальянцы, посматривают на них и о чём-то между собой по-своему – «гыр-гыр».
Вовка с Валеркой ещё в сарае нашли близнецов мандолину без струн, раздобыли тонкой проволоки, натянули и бренчали на ней. Мандолина висела на гвозде чуть в стороне от окна, сейчас её взял один из солдат.
Макаронники немного обогрелись, солдат стал настраивать мандолину. Он так настраивал, так старался, закатывая тёмные глаза под лоб, длинное лицо, с большой нижней губой, покрылось потом, каплюшки стекали по щекам, словно слёзы, исчезали в щетинистой бороде. Двое других итальяшек не снимали касок и подшлемников, а этот, который возился с мандолиной, не только стащил всё с головы, размотал шарф, расстегнул шинель, он готов был что-то исполнить, согнувшись бренькал.
Наконец он перестал бренькать, подошёл к матери и бесцеремонно выдернул табуретку. Она чуть было не уронила дремавшую Нинку.
Товарищи его продолжали стоять у плиты, вытянув грязные руки с растопыренными пальцами. Они никак не могли согреться.
Солдат с мандолиной поставил посреди комнаты табуретку, положил у ног каску и вязаный шлем, передвинул висевший на ремне патронташ, чтобы не мешал. Это он, как только вошёл, осмотрелся и поставил винтовку у двери. У двоих макаронников оттопыривались на боках шинели. Ясно было, что у них пистолеты. Вот непонятно, – зачем они явились. Брать из вещей у них нечего, а еду черта два сыщут. Мать научилась так прятать, – нужен собачий нюх, да и тот не поможет. А этим, с их сопливыми носами – вовек не сыскать.
Мандолинист зажал инструмент, закинул ногу на ногу, указательный палец заплясал на струнах, исторгая мелодичные дребезжащие звуки. Те, которые грелись у плиты, смотрели на него и улыбались. Они подобрали руки, а один в просторной, будто кастрюля, каске, закрывшей половину лица, стал подпевать:
– Брюнь, брюнь… – смешно топыря землистые губы.
Вдруг мандолинист вскочил, с размаху так хватил инструментом о край плиты – щепки брызнули. Он ещё стукнул оставшимся в руке грифом и со злостью швырнул его в угол.
Сыновья кинулись к матери, встали с ней рядом, как бы загораживая Нинку.
– Рус, б-ах, бах, – с угрозой заявил тот, который сломал мандолину.
– Браво!.. браво… – захлопал в ладони другой, что был в каске-кастрюле, а другой поднял гриф и, открыв заслонку, бросил в огонь.
– Матка, – обратился он к матери, – уходить надо… наша тут… ваша ходить – век, – показывал он на улицу.
В коридоре послышались шаги. Солдат в каске-кастрюле быстро расстегнул шинель, кобуру, метнулся на звук шагов и привёл Тоську. Все трое осматривали её со всех сторон. И тот, который сказал матери по-немецки – «век», снял каску, стащил подшлемник, под которым оказался ещё платок. С гладко выбритым лицом, в платке, он напоминал покойную мать близнецов, может быть, потому, что в таком платке ходила тётя Настя. Он извлек из бокового кармана круглое зеркальце, протянул Тоське.
Она отрицательно покрутила головой:
– Не надо… спасибо, пан… – отступила на шаг.
Итальянец что-то сказал, продолжая совать зеркальце.
– Нашёл подарок, – сказала Тоська, – на хрена оно мне, – отступила ещё, ближе к двери.
Но итальянец настаивал, чтобы она взяла зеркальце.
Тоська взяла, он тут же извлёк блестящую расчёску, подтолкнул её под локоть.
– Ах, вот чего ты хочешь, – Тоська подняла руку с зеркальцем, и он, заглядывая, стал расчёсывать чёрные и короткие волосы. – Она покорно держала зеркало, пока он расчёсывался.
Вздыбив жёсткую щетину, он что-то сказал своим. Те засмеялись, по очереди посмотрели в зеркальце. После этого он забрал его и вместе с расчёской опустил в карман.
– У меня там ребёнок, – она решительно шагнула за дверь.
Итальянцы о чём-то переговорили, пошли следом. И тут же раздались удары. Мать посадила Нинку на постель, посмотрела в щель неплотно прикрытой двери. Вернулась, взяла с окна ключи от квартиры бабы Груши, вынесла сбивавшим замок итальянцам. Солдаты отшвырнули ключи, взломали дверь.
Они вернулись, объяснили, хотя мать сообразила, без повторного объяснения, что надо семье уходить.
Макаронники ушли, вот тут мать и спохватилась, отыскивая санки или хотя бы коляску.
Замок, вывернутый с проушинами, так и болтался в пробое. Мать обрадовалась, что итальяшки не унесли ключи. Она знала тайник бабы Груши, – под полом хранился жестяной ящик с продуктами. В тот же день она стала готовиться к отъезду, выискивая «транспорт». Ребята сказали о санках, повели мать в сарай показывать находку.