Бессмертный избранный
Шрифт:
— Мы нашли ее у края лагеря, — говорит доставивший ее воин. Он почти вонзает в спину женщины друс, заставляя склониться передо мной — я слышу ее легкий вскрик и с трудом подавляю в себе желание инстинктивно вступиться. — Вылезла из воды, задушила одного из дозорных. Он и не пикнул.
Я качаю головой. Побережники отправляют женщин на верную смерть по глупости? Они решили, что могут перебить нас поодиночке, голышом, без оружия?
На холодном ветру тело пленницы дрожит, но она не двигается и не пытается прикрыться руками. Я делаю
— Эй, — говорю я. — Ты меня понимаешь?
— Осторожнее, — остерегает меня Эдзура. Голос его спокоен, но я знаю, что друс уже нацелен в голову пленницы, и рука не дрогнет.
Я касаюсь пальцами подбородка женщины, и она резко вздрагивает и хватает меня за запястье холодными руками. Я едва успеваю взмахнуть рукой, удерживая воинов от ударов друсами. Это не угроза, она не пытается нападать. Женщина не смотрит на меня, она опустила голову и бормочет глухим голосом одно-единственное слово:
— Темволд. Темволд.
— Ты понимаешь меня? — спрашиваю я снова, но она только бормочет и сжимает мое запястье.
— Что с ней делать? — спрашивает Эдзура. — Какой отдашь приказ? Нам нет смысла ее допрашивать, мы и так знаем, чего хотят побережники. Она ни слова не понимает по-нашему, а среди нас нет толмачей.
Он достает из-за пазухи нож и делает шаг вперед. Готов прямо сейчас перерезать ей горло — только дай знак.
Я выпрямляюсь и отступаю на шаг, но женщина цепляется за мое запястье. Она ползет за мной, пытаясь не разжать хватку, и мокрые волосы хлещут по моей руке, как водоросли — скользкие, неприятные.
— Темволд, — повторяет она, и в голос отчетливо слышна мольба.
— Это твое имя? — спрашиваю я. Пальцы ее холодны, как лед, и я могу только представить, что она чувствует, стоя голыми коленями на промерзлой земле. — Имя?
Я кладу ладонь в боевой перчатке себе на грудь старым как мир жестом, и она настороженно следит за мной. В темноте я почти не вижу ее лица, только глаза — блестящие темные глаза, не отрывающиеся от перчатки.
— Серпетис, — говорю я.
Указываю на нее, чувствуя на себе взгляды уже доброй сотни воинов — ночная находка собрала вокруг нас несколько отрядов.
— Ты?
— Л’Афалия. — Она отзывается почти сразу. Прижимает руку к груди, оглядывается вокруг, смотрит на меня. Она не понимает, почему мы ее не убили сразу же, почему смотрим на нее и не можем отвести взглядов, почему я спрашиваю ее имя. — Л’Афалия.
Она произносит еще много слов, но мне они не нужны. Я делаю воинам знак и отступаю назад, когда женщину оттаскивают от меня. Она почти не вырывается, только охает, когда кто-то дергает за волосы слишком сильно.
— К костру ее, — говорю я. Мне нужно увидеть ее лицо для того, чтобы понять, что с ней делать. — Поближе к огню, чтобы было видно.
Я не жду — холодное прикосновение заставило меня дрожать, и мне хочется побыстрее оказаться
Я слышу звук удара дерева о мягкую плоть. Еще один. Удар следует за ударом, женщина придушенно стонет, и я не сразу понимаю, что происходит. Воины просто не могут заставить ее подойти к пламени — она вырывается, царапается и пытается укусить.
— Похоже, боится огня, — замечает кто-то из отряда. — Дерется, как дикий зверь!
Их все еще толпа вокруг нас, и я злюсь:
— Вы не можете справиться с одной, что же будете делать с тысячей? И что, остальным больше нечем заняться? Разойдитесь! По местам!
Это оказывает действие. В темноте слышен крик, быстро сменившийся стоном боли, и после короткой борьбы пленницу все-таки связывают — только так ее удается подтащить к огню, при свете которого становится видно то, что скрывала тьма.
— На мертвячку похожа, — замечает Эдзура, но я пропускаю его слова мимо ушей. Я слишком поражен тем, что вижу. Как и другие. Как и сам старый воин, которого, казалось, ничто не могло удивить.
Кожа женщины кажется синеватой, губы — фиолетовыми, как у выловленного из воды мертвеца. Кончики пальцев заострены, а между пальцами я вижу короткую, почти незаметную перепонку. Я не ощутил ее, когда она схватила меня за запястье, да и сейчас вижу только потому, что пленница растопырила пальцы и пытается, правда, безуспешно, заслонить лицо. Боевая игла уже указывает свое действие. Я вижу, как постепенно расслабляются руки и ноги, как тускнеют темно-карие глаза — слишком круглые для человеческих, слишком долго не моргающие. На ее лице написан страх, но теперь она боится не нас. Ее пугает пламя.
Она что-то шепчет, глядя на огонь расширенными от ужаса глазами, и когда поворачивает голову, я вижу на шее у нее какой-то рисунок, полускрытый прилипшими к коже мокрыми волосами. Я прошу воина приподнять волосы. Это метка, явно нарисованная человеком. Силуэт рыбы, вокруг которого — крошечные круги. Их пять, и мне кажется, что это не просто так.
— Надеюсь, она не из рыболюдов, — говорит Эдзура. — Я слышал про людей, которые живут в океане. Они могут дышать под водой, и у них холодная кожа.
Я делаю знак, и воин отпускает волосы женщины, и она заваливается набок, больше не в силах сидеть из-за слабости, вызванной ядом иглы. Я почти ожидал увидеть жабры, как у рыбы, и то, что мои ожидания не оправдались, считаю самым большим благом за эту еще не начавшуюся войну. Но меня беспокоит другое. Те люди, что напали на деревню отца и сожгли ее — они явно не боялись огня. Они выглядели, как мы, говорили, как мы, так почему же она — другая? Неужели побережники привели с собой тех, кто может жить под водой? Если так, все намного хуже, чем мы думали. Сколько их может быть там, в мутной воде Шиниру? Кто знает?