Бессмертный избранный
Шрифт:
— Травница сказала, что я ношу ребенка уже два круга. — Инетис обрывает себя. — Я боюсь, Цили. Я чувствую, как он растет. Мне кажется, я чувствую, как он становится все больше и больше у меня в животе.
Она прижимает руку к животу и замирает, прислушиваясь, и глаза ее стекленеют, и мне становится не по себе. Я отпускаю ее руку и смотрю на нее, пытаясь поймать взгляд. Мгновение — и она возвращается, приходит в себя, смаргивает.
— Инетис, я уверен, все будет так, как сказала Энефрет, — говорю я. — Ты родишь этого ребенка, и все будет хорошо. Думай об этом.
— Она
Она даже не может назвать его своим сыном. Да и я не могу думать об этом ребенке, как о ее сыне, как о моем племяннике. Энефрет сделала ее сосудом для исполнения своей воли, просто женщиной, которая родит необычного ребенка. Серпетис был прав, когда злился и рычал, призывая ее, требуя ответа. Энефрет так же отбросит прочь Инетис, когда та родит. Лишит ее знака — просто потому что она уже выполнила то, что должна была. Я почти уверен, что так и будет, и хоть я не хочу сейчас об этом говорить, хуже будет, если я скрою правду.
— Серпетис вчера был у меня, — говорю я. — Приходил вечером.
Она удивленно поднимает на меня взгляд. Инетис неприятно говорить о нем, и я понимаю, почему — и за это никто ее не может винить — но я должен рассказать ей о том, что случилось.
— Его знак пропал. Как и не было.
Инетис инстинктивно хватается за свое запястье, словно ожидает, что и ее знак вот-вот исчезнет. Она качает головой, пытается найти слова — и не может.
— Почему? — наконец, спрашивает она, но я — не тот, кто может ей ответить.
— Я не знаю. Ты беременна, он сделал то, что должен? — Я пожимаю плечами. Другого ответа у меня нет. Другого ответа и не будет.
Инетис поднимается с постели и подходит к окну, потом возвращается к постели, снова идет к окну и возвращается. Она взволнованна и пытается осознать услышанное.
— Ты потому пришел? — спрашивает она.
Я качаю головой.
— Нет. Я пришел из-за пожара. Я хочу уйти в Шинирос, хочу помогать там. Орвинис тоже…
— Нет, Цили, нет! — восклицает она, почти перебивая меня. Инетис подбегает ко мне, садится рядом и хватает меня за руки, заставляя посмотреть на нее. Она выглядит испуганной. — Ты не можешь меня оставить! Ты не можешь бросить меня!
Я ждал этих слов, но они ничего не изменят.
— До рождения ребенка еще долго, — говорю я. — Я вернусь к концу Холодов. Да и Унна будет рядом с тобой.
И снова лицо Инетис меняется.
— Она же жила в лесу, — говорит она. — Вдруг она тоже решила уйти? С кем я останусь тут? С Серпетисом? Ему теперь наверняка и дела до планов Энефрет нет. Он зол на нее — и я понимаю, почему, я бы тоже была в ярости.
— Ну, как бы то ни было, он — отец твоего ребенка, — говорю я.
— Мланкин не позволит ему переступить порог моей сонной, — качает она головой. — Судя по всему, уже не позволяет. Он ни разу не зашел ко мне. Ему неприятно видеть меня. Как и мне его. Это не тот мужчина, которого я бы хотела видеть в своей постели, — говорит она прямо, густо краснея, и мы оба отводим взгляды друг от друга, потому
Я ее понимаю. Как бы то ни было, Серпетис — сын ее мужа. Мужчина, только недавно достигший возраста, когда можно заключать брачные союзы. Она же — женщина, у которой есть муж и ребенок от этого мужа, более того, муж этот — владетель земель от неба до моря и до гор. Представить себе правительницу Асморанты, ублажающую двоих мужчин своего дома одновременно, означает отправить ее на костер. Вина в этом случае лежит целиком на Инетис — она нарушила брачную клятву, она прелюбодейка и обманщица, она носит в себе плод этого прелюбодеяния, хоть и совершила его не по своей воле.
И теперь в ее покои не заглянет маг, который за небольшую плату мог бы помочь ей избавиться от этого ребенка. Мои травы ей тоже не помогут, да Энефрет наверняка бы и не позволила мне их использовать. Инетис придется носить в себе это напоминание о ночи, которую она предпочла бы забыть, ей придется пройти через боль, рожая этого ребенка, а потом расстаться с ним навсегда, потому что он с самого начала ей не принадлежит.
Мланкин получит власть, славу и долгую жизнь за то, что позволит избранному родиться в этих стенах. Что получит за это Инетис?
— Зачем тебе этот пожар, Цили? — спрашивает она. — Зачем тебе огонь, смерть, зачем все это снова? Ты забыл запах костров, на которых сжигали магов? Ты забыл, как выглядит сгоревший на огне мужчина? Не оставляй меня! А вдруг что-то случится с тобой, вдруг нападут побережники или ты погибнешь в пожаре? Я не выдержу, если потеряю еще и тебя!
Она обнимает меня и прижимается лицом к моему плечу. Я глажу ее по спине и снова говорю то, что должен сказать:
— Все будет хорошо, Инетис, — и я верю в это. — Энефрет сохранит мне жизнь. Энефрет поможет тебе выносить и родить этого ребенка. Все будет хорошо.
Я и Орвинис покидаем самдун после обеденной трапезы. Мы говорим о пожаре и Шиниросе и уже проезжаем пару мересов пути по Обводному тракту, который теперь открыт для всех желающий, когда меня нагоняет посланный Инетис скороход. Стоило мне выехать из города, стоило мне переступить черту, отделяющую Асму от луга за ней, Инетис скрутили судороги. Ее выворачивает, корежит и ломает до тех пор, пока я снова не переступаю эту черту, пока не возвращаюсь в Асму — и как только я это делаю, боль проходит без следа.
Я пытаюсь уехать снова на следующий день, решив, что это совпадение — но все повторяется.
Я злюсь, Инетис рыдает, приходя в себя на пропитанных потом простынях из оштанского полотна, Серпетис, которого, как и весь дом, крики Инетис подняли на уши, холодно советует мне сидеть в Асме, если я не хочу, чтобы моя сестра родила раньше времени или умерла вместе с ребенком в своем чреве.
Сам он на следующий же день отправляется в Шин, сопровождая отряд готовых служить Асклакину воинов правителя, а я провожу весь день после его отъезда рядом с Инетис. Мланкин, похоже, не возражает, видимо, ему так даже удобнее — не нужно следить за мной, я тут, рядом, в его доме.