Бессмертный избранный
Шрифт:
— Тебе не стоит долго быть на ногах, Тревис, — слабо возражает Унна, когда он заявляет, что принесет нам орфусы из дровяного сарая.
— На свежем воздухе легче дышать, — отвечает он ей. — Пожалуйста, Уннатирь, мне это нетрудно.
И Унна, краснея, сдается. Она не привыкла к помощи, это видно.
Я занимаюсь мелкими делами — чищу фуфр, режу мясо, снимаю с наваристого бульона пену. Унна накрывает на стол и кормит раненых, которые могут ходить. Потом разносит плошки тем, кто не в силах подняться с кровати, и я помогаю ей — наливаю суп, кладу мясо, собираю грязные
— Я не знаю, что именно позволяет им выздоравливать, — говорит она, когда мы все вместе усаживаемся за стол почти в том же составе, что и утром — только без Цили и Глеи, которые работают в другом доме. — Но стараюсь и еду готовить сама. Вдруг и это поможет. Цилиолис делает так же.
Я намереваюсь остаться в лекарском доме до вечера, но едва мы заканчиваем с трапезой, за мной приходит Серпетис. Мланкин прислал еще одного скорохода, и на этот раз его послание — не просто приказ. Правитель принял решение. До конца чевьского круга я должна вернуться в Асмору — или Асклакина лишат земель и звания фиура.
— Все в городе уже знают о том, что ты сделала с каменной стеной, син-фира, — говорит он мне, выпивая залпом поданную Унной чашу с вином. — И почти каждый успел за день наведаться к золотому сиянию, которое окружает этот и другие дома вокруг. Фиуру Шинироса будет трудно принять решение. Выполнить приказ и не подчиниться приказу — для него это будет значить одно и то же.
Лекари разошлись по своим делам, и в кухне остались только я, Унна и тот воин с повязкой на голове. Он принес чистую воду в ведрах и теперь дожидается, пока Унна помоет плошки, чтобы вынести грязную.
Серпетис пытается не обращать на него внимания, но взгляд его снова и снова скользит в том направлении. Ему приходится понижать голос, ведь рассуждения о делах фиура и правителя явно не касаются простого воина.
— Этому человеку обязательно здесь находиться? — Он задает вопрос нарочно громко, и Унна тут же вспыхивает и оборачивается, когда понимает, что его слова обращены к ней. — Разговор, который я веду, не предназначается для ушей неблагородных.
Серпетис обрывает себя, но уже поздно. Унна смотрит на него с выражением, которого я никогда у нее не видела. Ее лицо словно окаменело, и шрам проступил на нем длинной темной полосой, и губы почти слились по цвету с лицом.
Она ведь тоже не благородная, и Серпетис почти сразу же наверняка понял свою ошибку, но сказанного уже не воротить. Мгновение назад им руководило вовсе не простое раздражение. Я могла бы ошибиться, если бы не знала это чувство слишком хорошо.
Я молчу и позволяю ему самому попросить ее остаться. Но он не просит.
Унна почти тут же отводит взгляд и кладет недомытую плошку обратно в большой таз. Кивает воину и молча выходит прочь, вытирая руки о передник, а Серпетис провожает ее взглядом и тоже молчит, пока за ними не закрывается дверь.
— Долго ты будешь наказывать ее и себя за то, в чем вы оба не виноваты? — спрашиваю я. — Почему ты не остановил ее? Ты ведь знаешь, что она имеет право оставаться здесь.
— Это не твое дело, син-фира, и мы не будем говорить об этом сейчас.
— Пусть не мое, —
Но он настолько упрям, что не признает ошибку, даже сейчас, когда слова обожгли его почти так же сильно, как и ее.
— Никто ни в чем не виноват, я никого не наказываю, и я не имел в виду ее, когда говорил о неблагородных, Инетис. Она должна была это понять. А теперь позволь дать тебе совет, — говорит он, и синие глаза сверкают, когда Серпетис переводит взгляд на мой живот — всего на мгновение, а потом снова отводит глаза, словно не может на него смотреть. — Если у тебя или у… ребенка есть хоть какая-то капля неуверенности в исходе битвы у Шина — уезжайте сейчас. Не давай людям надежду, не позволяй им верить в то, чего не будет. Забирай Цилиолиса и Унну и Кмерлана — и уходите. У тебя есть приказ Мланкина, тебя никто не осудит.
Я качаю головой и останавливаю его, когда он хочет сказать что-то еще.
— Я не смогу защитить Асму, когда до нее доберется враг, — говорю я, наклоняясь к нему и глядя в синие глаза. — Я уже… ребенок уже родится. Я должна попытаться здесь, пока еще могу. Мы должны попытаться. И я знаю, что могу, Серпетис, именно поэтому я здесь. Не забывай, у меня здесь сын. Его жизнь я ни за что не стала бы подвергать опасности из-за каких-то догадок.
— Тогда пообещай мне, — говорит он, и я вздрагиваю от непривычной мягкости в его голосе. — Пообещай мне, что если что-то пойдет не так — ты заберешь их и уйдешь. Без оглядки на Шин. Без раздумий и попытки стать героиней легенд о великой Инетис. Ты просто перенесешь их куда-нибудь в безопасное место, как перенесла нас сюда.
— Я не собираюсь умирать снова, — говорю я, и ему этого оказывается достаточно.
44. МАГ
Мы с Унной возвращаемся из лекарского дома далеко за полночь. Совсем темно, и я несу перед собой факел, который освещает нам дорогу. Улицы города пусты, и только издалека до нас доносится стук — рабочие не останавливаются ни на миг, возводя укрепления на окраине города.
Унна кутается в корс и смотрит только перед собой. Она погружена в свои мысли, и молчалива, как всегда. И я тоже думаю о том, что случилось не так давно и под стук шагов переношусь мыслями на несколько дней назад, в лагерь у края вековечного леса, где в палатке лекарей в приглушенном свете огненной ямы алманэфретская целительница оплакивает чужие смерти.
Глея не была просто целительницей. Она, как и многие из нас, была магом, одним из сильных, умевших лечить практически все с помощью магии травы и крови. В Алманэфрете она была известна далеко за пределами своей родной деревни, и даже сам фиур южной его части обращался к ней, когда его жена не могла разродиться. Но теперь магии не было, и целительница теряла одного раненого за другим. И если у нас с Унной и Инетис была надежда в виде обещания Энефрет, то у нее не было ничего — только осознание собственного бессилия и горькое чувство отчаяния, затапливающее сердце с каждой новой смертью.