Бессмертный избранный
Шрифт:
Оттираю набежавшие слезы и прошу Цили и Унну быть поосторожнее. Л’Афалия обнимает хмурого Кмерлана, долго не отпускает его. Наконец, тоже забирается в повозку, закрыв за собой дверцу, чтобы не выхолодило внутри.
Я прощаюсь с Цили, он целует меня в мокрую щеку.
— Я присмотрю за ним. Я обещаю тебе.
— Я знаю, — говорю я. — Я знаю, что вы вернетесь, но все равно…
— Ты дождешься нас, и все будет хорошо, — говорит Цили мягко. — Энефрет не нарушает слова.
Цили уже готов взобраться на козлы, когда мы оба замечаем повозку, подъезжающую к
— Кто это? — спрашивает Цили, но я только качаю головой. Мне неведомо.
Но я тут же все понимаю, когда из повозки появляется девушка. Она невыразимо прекрасна, как солнце, как снег, как молодая листва. Ее яркие карие глаза отливают медом, а волосы спускаются по плечам пышной золотистой волной. Она оглядывается вокруг, но ни наследника, ни правителя на улице нет. Я уже готова окликнуть ее, когда из дома выходит — почти выбегает советник правителя, старик Шудла.
Он подхватывает гостью под руку и ведет в дом.
— Кто это? — спрашивает Цили.
— Алманэфретка, — коротко говорю я. Вижу его непонимающий взгляд, но не могу удержаться. — Долго же добиралась.
Им пора трогаться, но Цили медлит, как будто все же ждет, что я объясню. Красота девушки как молния, она бьет в мужчин даже с расстояния. Шудла, кажется, потерял дар речи, вся охрана просто стоит с открытыми ртами, и он тоже не может отвести от девушки глаз, пока она не исчезает за дверью.
Я оглядываюсь на Энефрет, но ее уже нет с нами. Только мы вдвоем на пустой улице перед домом правителя. Только правительница и маг, которого покинула магия. Только ненужная жена и цветописец.
— Мланкин хотел взять новую жену, — говорю я. — Видимо, он послал за ней, когда решил, что я умерла. Раз я жива, ему придется ждать два Цветения, пока Серпетис не станет нисфиуром и не разорвет наш союз.
— И она все эти два Цветения будет ждать? — Цили качает головой.
— Не будет, поверь. — Я криво улыбаюсь. — Не вышло с отцом, так выйдет с сыном. Думаю, Мланкин женит Серпетиса, чтобы не потерять союзников. Не захочет портить отношения с Алманэфретом, отправляя девушку назад.
И поскольку Серпетис не глуп и тоже понимает все выгоды этого союза, он женится. Брак с шембученкой сделает его простолюдином — лишит благородства и права на власть, передав это право Кмерлану. Брак с благородной алманэфреткой позволит сделать связь между владениями сильнее. Алманэфретские территории огромны, и эти земли нельзя отпускать, особенно теперь, когда столько воинов полегло на защите Шинироса.
Цилиолис оглядывается назад, словно боится, что Унна услышит, хотя дверца уже закрыта. Он похлопывает меня по плечу, снова смотрит туда, куда ушла девушка, вздыхает и забирается на козлы. Пора трогаться в путь.
— Отцу скажи… — он замолкает. — Скажи, что я люблю его и обязательно вернусь.
Цили больше не тратит времени. Дождавшись моего кивка, он трогает поводья, и тяжеловоз тянет повозку прочь
Мне недолго приходится ждать вестей о них.
Все громче и громче, все яснее и яснее раздается в Асморанте голос, вещающий о чудесном ребенке, рожденном правительницей. Все ярче и ярче горит пламя слепых глаз Эзы, зажженное рукой Энефрет.
Мы слышим о маге, который едва умеет говорить, но уже творит чары, подвластные во времена до запрета разве что сильнейшим.
Мы узнаем о пустыне, которая зацвела в тот день, когда на белый песок ступила нога этого мага.
Жизнь в океане покоряется его голосу, звери Каменного водопада выходят навстречу из своих нор, чтобы поприветствовать Избранного, бездна Глиняной пустоши начинает петь в ответ на его зов.
Сидя в отцовском доме за шитьем, я слышу все это своим сердцем и улыбаюсь отцу, который так же горд своим внуком, как и я — своим сыном, хотя мне все еще странно осознавать, что все эти разговоры — о нем.
Два Цветения пролетают подобно каравану зимних птиц, оставляя за собой мертвые тела и опустевшие селения, в которые больше никто никогда не вернется.
Настигший Асморанту мор страшен, он проходит по Цветущей долине диким зверем, выгрызая гнилыми зубами целые деревни, обращая в бесплодные земли некогда плодородные края. Шин почти опустел, и новому фиуру, назначенному после смерти Асклакина, приходится просить владетеля о помощи. В Хазоире поля в то Цветение даже не засеяли — было некому вспахать, и они заросли сорняками. Голодные оборванные путники бредут в Асмору в надежде на кров, но когда мор приходит и туда, разбегаются прочь, как крысы из горящей избы.
В наш дом тоже приходит болезнь. Мои руки и лицо покрываются язвами, из которых сочится зеленая светящаяся — как шмису — вода. Мы выживаем только благодаря маминым запасам трав. Я обкладываю нас связками дивнотравья, в надежде, что хоть что-то подействует, засовываю ее в рукава Кмерлану, стараясь не прикасаться к его коже. И что-то на самом деле действует, и язвы становятся все меньше, а потом исчезают, оставив после себя круглые рябинки — напоминание о болезни, которое останется на теле до конца жизни.
К концу второго Цветения мы остаемся втроем. Работники разбегаются, кто куда, мертвая скотина лежит в хлевах, поедаемая шмису и невыносимо смердящая, так, что от запаха слезятся глаза. Пока мы с отцом болели, подох весь скот. Я беру лопату и копаю большую яму прямо за хлевом, и мы с отцом перетаскиваем, надрываясь, лошадей и свиней в эту яму, закладываем хворостом и поджигаем, слушая, как в яме пищат и лопаются зеленые черви. Кмерлан, слабый от голода, но здоровый, помогает нам.
Это страшное время. Многие отчаиваются, многие пытаются храбриться. В отцовский дом идут люди, они спрашивают меня о том, когда же появится Эза, когда же кончится эта череда накрывших Асморанту бед. Я прошу их ждать и надеяться, хоть с каждым днем надежды в людях все меньше.